Каждый предмет, когда он выпускал его из рук, медленно всплывал вверх и повисал в воздухе примерно на том уровне, на который ему было указано, на уровне груди высокого человека.
Очень немногие в нынешней Аглирте имели хотя бы слабое представление о том, что представляет собой в действительности Келграэль Сноусар. Большинство придворных видели в нем всего лишь высокородного воина, героя с короной на голове, надежного, благородного и, конечно, отчасти наивного простака…
Келграэль горько улыбнулся при этой мысли и продолжал расстегивать пряжки и застежки и снимать с себя различные вещи. Он не раздевался, он скорее освобождался от многочисленных заколдованных вещиц, начиная от кинжалов в сапогах и заканчивая кольцом, которое могло создавать невидимый щит, и подвязкой Медленного Исцеления, точно такой же, какую носили все придворные в Аглирте в давние времена. Он отстегнул ее с правого бедра, чувствуя холодок на голой коже, и уже собирался натянуть снова штаны, но тут вспомнил о последнем предмете, который носил так давно, что часто забывал о нем. Это был кожаный ремешок, приносящий удачу, повязанный на бедрах подобно поясу. Его концы были скреплены бусинами, а по всей длине было завязано много хитроумных узелков. Король осторожно снял ремешок, помня о руках давно уже мертвого человека, который вязал эти узелки, и шепотом повторил совет, данный в незапамятные времена.
Он не хотел этого делать. Он не хотел, чтобы Аглирту снова отняли у него, не хотел опять погружаться во тьму, которая может не отпустить его в следующий раз. Не лучше ли продолжать борьбу, чтобы по крайней мере сражаться на благо любимой страны? Сражаться, а не бежать и прятаться? Даже если он потерпит неудачу и погибнет, разве с его смертью Дарсар исчезнет для всех людей? Конечно, что ему за дело, если после его смерти взметнется пламя, падут стены, польется кровь и явятся дикие звери, чтобы пожрать мертвецов?
Нет. Он узнает об этом. Он узнает, что сделал с Аглиртой в угоду собственной гордости. Боги об этом позаботятся. Более того, не будет Дремы, и у заснувшего короля не будет никакого шанса, даже самого ничтожного, проснуться снова, на лучшей земле. Он должен это сделать.
И он это сделает.
Когда он снова оделся и почувствовал, насколько стало легче — даже из полых каблуков сапог он вынул сияющие драгоценные камни, — Келграэль начал развязывать узелки на ремешке. Каждый развязанный узелок порождал маленькое вращающееся облачко света, магические пылинки, которые гасли, высвобождая долго хранившиеся в них магические предметы, принесенные из других мест: сундучки и графинчики, статуэтки и браслеты, жезлы и кубки, чаши и лампы, все крохотных размеров и искусно сделанные. Они также присоединились к парящим в воздухе вещам, уже почти заполнившим один конец комнаты.
Последним Пробужденный король вытащил из одного каблука крошечный кинжал — единственный его клинок, не несущий в себе магии, — и сделал им надрез на ладони. Когда показалась кровь, он взял в ладони ремешок так, чтобы бусины прижались друг к другу, потом сжал его, чтобы он прикоснулся к крови, и прошептал три слова.
Все произошло в тишине и не заняло много времени.
Когда ремешок растаял, над раскрытыми ладонями Келграэля стала видна книга: маленький томик, переплетенный в полированные пластины из драконьих зубов с застежкой из чистого серебра. Страницы книги были сделаны из тонкого металла с голубоватым отливом, на них были вытеснены и выбиты буквы, слагающиеся в шесть могущественных заклинаний. Сейчас ему необходимо только одно из них.
Сноусар сделал глубокий вдох, широко развел руки в стороны, заставив волшебную книгу открыться на определенной странице, а затем произнес слова, которые хорошо помнил. Они были началом ритуала нового погружения в Дрему.
—
Этот язык уже был древним, когда об Аглирте никто еще и не помышлял. Заклинания родились в давно сгинувшей стране чародеев, Давалауне, но эти слова действовали на другую магию и должны были подчинить мир его воле. Он снова погрузит себя в долгий сон, но и Змею заберет с собой, и они оба окажутся в другом месте, освободив Аглирту и от королей, и от Змеи. Хвала Троим за то, что Змея так медленно выходила из своего оцепенения, иначе ему никогда не удалось бы это сделать.