Утренняя заря

Это было серебряное кольцо старинной работы с дымчато-розовым опалом.

Шарангне посмотрела на кольцо, покрутила его на пальце и только после этого сняла.

— Вы даже не знаете, что просите, — сказала она. — Это же проклятое кольцо. Оно принесет вам неприятности.

— Пусть приносит! По крайней мере, будет причина вспомнить вас.

— Я же говорю, что вы не в своем уме, — проговорила Шарангне, протягивая ему колечко. — Дело ваше. Одним несчастным меньше или больше, мне все равно. А теперь быстро вызывайте моего мужа. Надеюсь, розыгрыша не будет?

— Ни в коем случае! — Видо надел кольцо себе на палец. — Я в два счета доставлю сюда вашего супруга, дорогая!

Проговорив это, он браво козырнул, подмигнул одним глазом и, повернувшись кругом, жестом подозвал к себе Чимаса.

— Что такое? — спросил подскочивший к нему Чимас, терзаемый любопытством.

— Бегом в столовую и быстро приведи ко мне рядового Шаранга!

— Мямлю? — удивился Чимас. — Неужели?..

— Прекратить болтовню! Делай, что тебе сказали!

— Слушаюсь! — Чимас козырнул. — Но за это отвечаешь ты, старик!

— Разумеется, не господь бог! — выпалил Видо. — Бегом!

Чимас снова козырнул и, повернувшись кругом, побежал с такой проворностью, что даже удивил Шарангне.

— Боже мой! — сказала она. — Вы можете!.. Выходит, вы… на Самом деле старший солдат!

5

Выслушав Видо, который вместо того, чтобы осознать свою вину за случившееся, что-то твердил о судьбе и роке, подполковник Холло отослал его в подразделение, строго предупредив о том, чтобы он не вздумал болтать в подразделении о поступке Шаранга, так как расследование еще только началось, и тем более не пытался бы представить себя в кругу солдат несправедливо обиженным или просто жертвой.

Отпив несколько больших глотков кофе из термоса и закурив неизвестно какую в тот день по счету сигарету, подполковник немного посидел, слушая завывание ночного ветра и невольно думая о том, что проблемы гражданской жизни волей-неволей врываются в духовный мир солдат несмотря ни на что. В этом нет ничего удивительного, так как, надевая военную форму, новобранец всего-навсего снимает с себя гражданскую одежду, но отнюдь не вылезает из собственной кожи. Поэтому напрасной работой, этаким сизифовым трудом кажутся подчас собственные усилия, когда за два года службы нужно образумить восемнадцати — двадцатилетних парней, многие из которых, возможно, уже успели потерять попусту или испортить несколько лет своей жизни.

Хорошо, если они сами этого захотят, если, соблюдая формальности, не закроются в собственную скорлупу, как это сделал Видо, которого даже командир взвода считает честным и замечательным человеком, правда на основании его показателей по боевой и политической подготовке. Эх, легко разобраться в человеке только священнику, когда тот перед ним кается в грехах, да врачу-психиатру!

Только им человеческая душа кажется открытой книгой, которую они умело перелистывают благодаря особенностям своей профессии. К тому же и исповедующийся и больной сами помогают им листать эту книгу, а душа солдата — книга закрытая. К такому умозаключению подполковник Холло пришел во время чтения одного исторического романа.

Он был не особенно силен в философии, однако здравый ум, доброе сердце и богатый жизненный опыт помогали ему в работе, и подполковник не раз умело разбирался в довольно сложных делах. Но на этот раз и он оказался в затруднительном положении. Поступок тихого по характеру Шаранга, с лицом, похожим на девичье, снова и снова заставлял подполковника размышлять. Бедняга сказал, что он не пожалеет о случившемся, даже если его повесят. Разумеется, об этом не может быть и речи, более того, еще не известно, будет ли этот поступок упоминаться в хронике части как ЧП, однако настораживает уже одно то, что даже после совершенного у Шаранга не прошла злость. А это означает, что он болен и, следовательно, в порыве охватившей его злобы может совершить новую глупость.

Такое душевное состояние Яношу Холло было хорошо знакомо по собственному опыту, он не забыл о нем даже спустя более чем двадцать пять лет. Тогда он находился на фронте, служил в хортистской армии. Однажды вернувшийся из отпуска товарищ рассказал ему о том, что управляющий ударил по лицу отца Холло, тихого старенького, седого человека. И хотя Холло прекрасно понимал, что здесь, на фронте, его жизнь находится в постоянной опасности (войска беспорядочно отступали, и смерть могла настичь его каждую минуту), он все же никак не мог отогнать от себя назойливую мысль о том, что если ему посчастливится живым вернуться домой, то он посчитается с оскорбителем.

Даже распластавшись в неглубоком окопчике под минометным обстрелом, под бомбами, он не переставал думать о том, чтобы выжить и отомстить за отца. Несколько позже, когда их часть вывели из боя на отдых и для солдат началась более спокойная жизнь, когда они могли смотреть на плывущие по небу облака, мысленно посылая с ними весточки на родину, он до мельчайших деталей продумывал свой план мести: как он встретится с тем управляющим, что скажет ему, куда будет бить, нанося удар за ударом.