Утренняя заря

Дверь в квартире на Майском холме лейтенанту Татаи открыла вдова Шипоцне, мать Рике. От нее так несло краской, что лейтенант даже отшатнулся, когда она открыла ему дверь. Лохматая и грязная, она болтала без умолку:

— Что вы говорите? Вы из части моего зятя? Я очень рада. Прошу вас, проходите, товарищ лейтенант! Я Шипоцне, теща Шаранга. К сожалению, не могу подать вам руки: мы тут крашением занимаемся, красим платки для продажи на экспорт… Ах, мне и посадить-то вас некуда, товарищ лейтенант! Одну комнату мы превратили в мастерскую, а в другой отдыхает моя дочь. Бедняжка участвовала в показе мод, а когда они возвращались, то попали в такой туман, что домой добрались только в пять утра. А сегодня у нее снова показ, даже не знаю, где именно, в каком-то селе, у черта на куличках, а ей к этому времени нужно хорошо выглядеть. Но я ее разбужу, она скоро встанет, а пока вы, быть может, погуляете, товарищ лейтенант, тут поблизости — все равно посадить мне вас некуда.

Спустя полчаса, когда лейтенант Татаи снова постучал в квартиру, дверь ему опять открыла Шипоцне. Она уже успела привести себя в порядок, да и квартира выглядела прибранной. Хозяйка была причесана и — не без помощи косметики — сразу же помолодела лет на десять.

— Прошу вас, проходите! — пригласила она Татаи. — Доченька уже встала, но никак не поймет цели вашего прихода.

Рике сидела на низкой кушетке, поджав под себя ноги. На ней было желтое кимоно, которое необыкновенно шло ей. Волосы она зачесала назад. В меру напудренная и подкрашенная, она выглядела посвежевшей, отдохнувшей. Короче говоря, она опять была в форме. И лишь слегка припухшие веки свидетельствовали о том, что она только что проснулась.

У нее под рукой стоял круглый столик, на котором красовались три бутылки с напитками и сифон с содовой водой.

Не вставая с кушетки, она плавным движением подала Татаи руку и спокойно спросила, что он будет пить, затем поинтересовалась, когда он приехал, а уж потом попросила извинения за то, что заставила его ждать. Разрешила курить, если лейтенант курит, спросила, почему он не известил ее телеграммой о своем приезде, тогда бы она могла как следует подготовиться к этому визиту, выставить у подъезда молодых девушек в белых платьях…

Само поведение Рике, ее жаргон и словечки, которыми она густо пересыпала свою речь, напомнили Татаи стиль ее письма и надписи на фотографиях. И эта речь никак не вязалась с тем благоприятным впечатлением, которое хотела произвести на Татаи мамаша Рике в этой со вкусом обставленной квартире. С первого взгляда Рике показалась лейтенанту Татаи недалекой и даже глупой, в общем настоящей секс-бомбой.

— Итак? — произнесла она, выпив рюмку вина и подкрасив губы.

— Я приехал по довольно щекотливому делу, — начал Татаи. — Не знаю, право, удобно ли будет беседовать нам с вами в присутствии вашей уважаемой мамаши?

— А почему бы и нет? Я женщина, она — тоже женщина: у нас друг от друга никаких секретов нет.

— Да-да! — поспешила подтвердить слова дочери Шипоцне. — Мы с Рике как две самые близкие подруги.

— В таком случае… мне нужно… Я должен сообщить, что… — Татаи запнулся, подыскивая подходящие слова, — словом, вы разоблачены, уважаемая.

Слова, произнесенные лейтенантом, скорее удивили, чем испугали Рике.

— Я? — Она ткнула себя указательным пальцем правой руки в разрез кимоно. — Я разоблачена? Как кто, позвольте вас спросить?

— Как супруга, нарушившая супружескую верность. Ваш муж все знает.

— Что вы говорите? И… что же именно он знает?

— Я только назову вам имя одного человека: Амбруш Видо. Оно должно вам все подсказать. Вам следует знать и то, что и Видо ничего не отрицает.

Рике и теперь не испугалась.

Она наполнила бокал вином, подняла его и, поиграв им до тех пор, пока в вине не появились пузырьки воздуха, спокойно сказала:

— Допустим… что я поняла ситуацию. Я наставила мужу рога, но какое до этого дело Народной армии?

— То, что происходило в этой квартире, нас не интересует, — ответил Татаи. — Но последствия, с которыми это связано, — интересуют. Ваш муж настолько расстроен, что чуть не убил ефрейтора Видо.

Вместо Рике заволновалась ее мамаша:

— Этот мямля? Тогда все правда, все в опасности: и доброе имя, и квартира… Боже милостивый! Что он натворил? Он что, с ума сошел, что ли? Напакостить порядочной девушке из семьи Шипоца из-за какого-то паршивого ефрейтора?!

— Перестань! Не паясничай! — оборвала Рике разволновавшуюся мать. — Порядочную девушку и прочее… Ты же сама говорила мне, что женщина — это предмет продажи, товар, а ее целомудрие — всего лишь красивая целлофановая обертка. И я, как женщина, могу делать то, что хочу… Иди-ка лучше свари нам кофе и займись своими делами. А с этим товарищем я и без тебя разберусь.

Шипоцне встала с недовольным видом и медленно направилась к двери. Наступило томительное молчание.

— Как хочешь, дорогая, — наконец вымолвила Шипоцне, останавливаясь у двери. — Только эта квартира… Хоть ее-то отстаивай, если тебе собственное доброе имя не дорого.