Утренняя заря

Украшение науки. Как садовое искусство рококо возникло из чувства, что «природа безобразна, дика, скучна, – давайте ее украсим (embellir la nature)!» точно так же из чувства, что «наука безобразна, суха, безотрадна, трудна, долг а – давайте ее украсим!» – возникло нечто, что называется философией. Она имеет цель, одинаковую со всеми искусствами и вымыслами, – прежде всего забавлять, но, благодаря своей наследственной гордости, она хочет делать это более возвышенным образом, служить только для избранных умов и создать такое «садовое искусство», главное очарование которого состоит в обмане глаз: представить науку в извлечениях, во всевозможных фантастических и моментальных освещениях, и прибавить к ней столько неопределенности, безрассудства и фантазии, чтобы можно было гулять там, как и среди дикого ландшафта, но только без труда и задержек. Теперь уже начинают раздаваться громкие голоса против философии, требующие «возвращения к науке, к природе, к естественности науки». Может быть, теперь начинается век, который сумеет открыть могучую красоту в самых «диких, безобразных» углах науки, как Руссо открыл красоту диких гор и пустынь.

358

Два рода моралистов. Впервые подметить, и притом подметить вполне, закон природы, т. е. доказать его (например, закон притяжения, отражение света, звука), есть нечто другое и составляет принадлежность совсем других умов, чем объяснить такой закон. Так же отличаются и те моралисты, которые усматривают и указывают человеческие законы и обычаи – моралисты с тонкими чувствами слуха, обоняния, зрения – от тех моралистов, которые объясняют подмеченное. Эти последние должны быть прежде всего изобретательны и иметь фантазию, проницательность и знание которой дали возможность действовать.

359

Новая страсть. Почему мы боимся возможного возвращения к варварству и ненавидим это? Потому что возвращение к варварству может сделать людей несчастнее, чем они есть? Ах, нет! Все варвары постоянно были счастливее: не будем обманывать себя в этом! Но наша страсть к познанию слишком сильна, для того чтобы мы могли ценить еще счастье без познания или счастье сильного заблуждения! Беспокойство открытия и разгадывания сделалось до того привлекательным и необходимым для нас, как безнадежная любовь для влюбленного, которую он не отдаст ни за какую цену ради состояния спокойствия, – да, может быть, – мы тоже безнадежно влюбленные! Познание обратилось у нас в страсть, которая не останавливается ни перед никакой жертвой, и, в сущности, ничего не боится, кроме своей гибели. Мы веруем чистосердечно, что все человечество под напором этой страсти надеется стать возвышеннее и увереннее, чем теперь, когда оно не одолело еще склонности к грубым удовольствиям, идущим в свите варварства. Может быть даже, что человечество погибнет от этой страсти! – и даже такая мысль не пугает нас! Любовь и смерть не сестры ли друг другу? Да! Мы ненавидим варварство, мы все скорее согласимся погибнуть, чем отказаться от познания! И, наконец, – если человечество не погибнет в страсти, оно погибнет в слабости. Что же лучше? Вот вопрос! Предпочтем ли мы иметь конец в огне и свете или в тине?

360

Тоже геройски. Заниматься работой, о которой стыдятся говорить, но которая необходима и полезна, тоже геройство. Греки не постыдились поместить среди великих подвигов Геракла также и очищение конюшен.

361

Мнения противников. Для того чтобы измерить, насколько тощи и слабы по природе бывают иногда даже самые рассудительные головы, надобно обратить внимание на то, как они понимают мнения противников и как они возражают на них; в этом обнаруживается естественная мерка каждого интеллекта. Совершенный мудрец, без всякого желания со своей стороны, возвышает своего противника до идеала и с уважением относится к его возражениям, и только тогда, когда противник его становится божеством со сверкающим оружием, он вступает с ним в борьбу.

362

Исследователи и испытатели. Нет единого всеобщего метода познания! Мы должны, руководясь опытом, обращаться с людьми различным образом: быть с ними то добрыми, то злыми, относиться к ним справедливо, страстно или холодно. Один говорит с людьми, как полицейский, другой – как духовник, третий – как путешественник и любитель новостей. То симпатией, то насилием приходится вырывать у них что-нибудь: одному помогает в успехе благоговение пред их тайнами, другому – наоборот, болтливость. Мы, исследователи, так же, как все завоеватели, изобретатели, мореплаватели, искатели приключений, должны обладать отважной моралью и не бояться, если прослывем злыми.

363