Утренняя заря

Почему надобно воздерживаться от сострадания. Сострадание, если оно действительно порождает страдание (пусть эта точка зрения будет у нас единственной), есть слабость, оно увеличивает страдание в мире; и хотя иногда, вследствие сострадания, облегчается или уничтожается страдание, нельзя, однако, этими случайными и, в общем, незначительными следствиями пользоваться для оправдания сострадания, которое все-таки остается приносящим вред. Само собой, в нем также мало хорошего, как и в какой-нибудь страсти; только там, где его требуют и хвалят, – а это бывает там, где не понимают заключающегося в нем вредного элемента, но открывают источник удовольствия, – ему отдаются с чистой совестью и не боятся его обнаружить. Но там, где понимают, что оно способно приносить вред, оно считается слабостью, или (как это было у греков) болезненным периодическим аффектом, у которого можно отнять его опасный характер, делая, время от времени, искусственные раздражения. Попробуйте, для опыта, поискать намеренно поводов к состраданию в практической жизни и перенесите все то горе, которое ведет оно за собой своей свитой, – вы непременно сделаетесь больны и меланхоличны. Но кто хочет быть врачом человечества в каком бы то ни было смысле, тот должен заботливо остерегаться таких ощущений: в решительную минуту они вселят в его душу нерешительность и задержат несущую помощь руку.

83

Сожаление. С моральной дрожью представляют себе дикари состояние человека, сделавшегося предметом сожаления: оказать кому-нибудь сострадание для них значило то же, что презирать; они не хотели видеть, как страдает презираемое существо, в этом не было для них никакого удовольствия. Наоборот, видеть, как страдает враг, которого считают таким же непреклонно гордым и который среди мучений не поступается своей гордостью, вообще видеть такое существо, которое не хочет допустить сострадания к себе, т. е. самого позорного и самого глубокого унижения, это – высшее наслаждение, это – наслаждение наслаждений. Душа дикаря возвышается при этом, такой человек служит для него предметом удивления; убивая такого храбреца, попавшегося в его руки, он оказывает честь этому непреклонному человеку. Если бы с уст страдающего сорвалась жалоба, если бы лицо его потеряло выражение холодной насмешки над болью, он сделался бы предметом презрения, и ему оставили бы жизнь, как собаке. Тогда он не возбуждал бы гордости в видящем его и вместо удивления он вызывал бы сострадание.

84

Счастье в сострадании. Если, подобно индусам, ставить целью всей интеллектуальной деятельности познание человеческого несчастия и на протяжении многих поколений духа оставаться верным этому страшному намерению, то, в конце концов, в глазах таких людей наследственного пессимизма сострадание получает новую цену как сила, поддерживающая жизнь, помогающая выносить бытие. Сострадание становится средством против самоубийства как ощущение, содержащее удовольствие и позволяющее вкушать, маленькими дозами, превосходство. Оно отвлекает нас от самих себя, делает сердце полным, прогоняет страх, вызывает к словам, жалобам, действиям, – это, в некотором роде, счастье, то счастье, которое возможно при таком страшном познании, гонящем индивидуума во мрак и захватывающем у него дыхание. Но счастье, каково бы оно ни было, дает воздух, свет и свободное движение.

85

Зачем удваивать «я»! Посмотреть на то, что случается с нами, теми глазами, какими мы смотрим обыкновенно на то, что случается с другими, – это очень успокаивает, это полезное лекарство. Наоборот, смотреть на то, что случается с другими так, как будто бы это случалось с нами (как требует философия сострадания), это погубило бы нас, и притом в очень короткое время: проведите опыт! Известно первое правило разума, помогающее человеку, желающему поступать разумно: именно то, что мы судим о значении и смысле факта объективнее, когда он случается с другими, например, о смерти, о потере денег, о клевете. Сострадание, как принцип поступков, выставляя требование: страдай о несчастии другого так, как он сам страдает, – производит то, что личная точка зрения, заставляющая все преувеличивать и придавать всему известные краски, должна сделаться и точкой зрения другого – сострадающего. И мы должны были бы страдать одновременно от нашего «я» и от «я» другого, и, следовательно, вместо того, чтобы облегчить, по возможности, тяжесть собственного безумия, мы добровольно стали бы обременять себя двойным безумием.

86