Утренние колокола. Роман-хроника

– А я тебе повторяю, что только аристократы духа понимают толк в грюнебергере – его нельзя сохранять в бочках, так как он насквозь проедает дерево.

– А лучшая закуска к нему – дюжина булавок, только их надо проглотить заранее, за минуту перед стаканчиком твоего грюнебергера. И если через пять минут булавки в желудке не растворятся, – значит, вино поддельное и никуда не годится.

Так перешучивались они и тут же всерьез обсуждали Фейербаха. Его «Сущностью христианства» увлеклись многие из молодых гегельянцев.

– Штраус и мой брат расшатали основы религии. Фейербах разрушает все. После Фейербаха веры в бога не существует! – говорил Эдгар.

– Зато существует вера в человека и человечество, – вставлял Фридрих.

– А я сочинил памфлет, – говорил Макс Штирнер. – «Возрождение одного берлинского прихожанина». Тоже хороший удар по пиетизму.

Они ударяли по церкви, а королевский министр вероисповеданий ударял по ним.

Уже больше года новый король управлял своими подданными.

Сначала от него ждали добрых перемен – как-никак пригласил братьев Гримм в Берлин. В первый месяц многие радовались: король обещал ослабить цензуру.

– Даже я поначалу кричал королю «ура», – признавался Эдгар. – Но король-то оказался – врунишка.

Зимой Бруно Бауэр вместо обещанной профессуры получил отставку. Из берлинских профессоров за него вступился лишь Маргейнеке, остальные испугались королевской немилости.

Бруно издал подряд две книги. Одна была как бы написана от лица пиетиста. Он честил в ней Гегеля, называл злодеем и язычником. Но это так могло показаться лишь на первый взгляд.

– Ты смотри, какие отчаянные фразы отмачивает мой брат! – хохотал Эдгар. – Перетолковал все учение Гегеля на свой лад и публично призывает к неверию. Послушай только! – и Эдгар вычитывал из книги фразы: – «Христианство – это смесь причудливых басен, гермафродит восточных и западных представлений, создание жалкого воображения, мечтания свихнувшихся голов». Не зря коротышка Мейен посвятил этому особую статью в «Атенее».

Чуть позже вышла иная книга, научная. Но и она разваливала основы церкви.

И при этом Бруно Бауэр преподавал на богословском факультете.

Старик Маргейнеке написал министру письмо, предлагал сделать Бауэра профессором истории.

Бауэр, лишенный должности, стал наведываться в Берлин.

– А я и не испугался! – говорил он. – Это они нас будут бояться, после того как мы их упраздним.

•

Часто прямо из казармы Фридрих бежал в университет. На лекциях Шеллинга, Маргейнеке и Вердера бывали одни и те же люди, и скоро многих Фридрих узнавал в лицо.

Зимой Фридрих писал серьезную работу «Шеллинг и откровение».

Эдгар и Бруно советовали ее издать отдельной книгой.

Ему едва исполнился двадцать один год. С точки зрения престарелых ученых мужей, он был никто – сын барменского фабриканта в мундире королевского бомбардира, гимназист-недоучка и такой же недоучка-вольнослушатель.

Но он ощущал за собой правоту, когда разделывал в этой книге окаменевшую древность Шеллинга. Да, конечно, Шеллинг был светилом философии, но время двигалось быстрее, многие не успевали за ним. Лет пятнадцать назад мысли Шеллинга могли показаться передовыми. Теперь, после революций во Франции, после книг младогегельянцев, после Фейербаха, который освободил человека от бога, Шеллинг оказался отставшим от времени, от идей века – так думал Фридрих.

«День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами!» – так кончалась его книга.

Филистерские журналы взвыли. Эдгар день за днем клал перед Фридрихом новый печатный текст, подчеркнутый красным карандашом.

– Снова о вас, сударь, – и почтительно кланялся. – Вы становитесь самой популярной фигурой. – И, сделавшись серьезным, добавлял: – На твою книгу ссылается в лекциях Маргейнеке, и профессор Паулус на лекции тоже очень хвалил твой труд.

В другой раз он вновь положил текст и предупредил:

– Посмотри и считай сразу до десяти. Хотя, если позволишь, мы его заочно приговорим к гильотине.

Какой-то газетчик, потеревшийся в кондитерской Штехели, выдавал тайну псевдонима Фридриха:

«Не является ли вашим вождем тот барменский приказчик, который печатает свои… нападки то анонимно, то под псевдонимом в брошюрах и журналах?» – прочитал о себе Фридрих.

– Если этот листок попадется твоему отцу?

– Ему уже и так сообщили все, что возможно.

•

Придворный проповедник прусского короля Снетлаге был родственником по материнской линии. Отец несколько раз в письмах приказывал навестить господина придворного проповедника.

Фридрих так давно не видел постных лиц вуппертальских пиетистов, что отвык от них. В доме у Снетлаге он почувствовал себя еще унылее, чем в Бармене.

– Твой отец просил меня проследить за тобой, но как я мог это сделать, если ты лишь сейчас соблаговолил нанести мне визит, – проворчал хозяин дома. – Надеюсь, ты отдаешь все силы службе нашему королю? Каков дух наших гвардейцев?