Утренние колокола. Роман-хроника

И внезапно пришло письмо от Руге из Дрездена. Руге сообщал, что Тургенев в Петербурге не смог оплатить долги Бакунина.

О том, что Тургеневу пока не удается получить деньги от матери, Бакунин догадывался и сам. Руге – человек не бедный, перетерпит месяц-другой, – надеялся он.

А теперь Руге изящно угрожал ему:

«Каким путем вы сумеете уплатить эту сумму, представляется мне чрезвычайно сомнительным. Вы переоценили как средства Ваши и Вашего батюшки, так и кассу Тургенева. О моих я уже и говорить не стану, так как здесь я сам кругом виноват, ибо сам добровольно дважды предоставил в ваше распоряжение как мое поручительство, так и мою кассу. От всей души желаю вам выпутаться из этого затруднительного положения…

Вы не будете на меня в претензии за то, что настоящий оборот Ваших дел меня в известной мере расстраивает…».

Письмо это поставило Бакунина перед долговой тюрьмой, бесчестьем.

В ту же ночь он написал родным, молил о спасении.

Он готов был даже вступить в вейтлинговскую общину ремесленников. Ему было все равно в какую, любое ремесло было ему неизвестно.

«Вот они – приват-доценты. Даже в самых лучших из них может заговорить филистер. Рады казаться смелыми и вольными до тех пор, пока дело не касается их кошелька. А ведь всего делов-то потерпеть несколько месяцев», – с грустью думал он.

Бакунин со страхом прислушивался к шагам около дома. Он боялся, что это идут за ним, чтобы увести в долговую тюрьму.

Потом он узнал, что Руге согласился ждать, и жить стало легче.

А еще через неделю друзья-итальянцы увезли его на остров Святого Петра. Там он написал небольшую статью для очередного выпуска «Ежегодников», и Руге напечатал ее в виде политического письма, адресованного как бы ему, Руге, лично.

– Этой беспорядочной славянской душе приходится прощать многое из того, что я не простил бы немцам, – объяснял своим друзьям Руге, тайно любуясь собой. – Ведь не филистеры же мы, право. А письмо Бакунина превосходно. Мы печатаем его в «Немецко-французских ежегодниках», в первом же номере.

Одновременно Бакунин написал о коммунизме в «Швейцарский республиканец». Статья так и называлась: «Коммунизм». В ней он вспомнил многие свои беседы с Вейтлингом о Христе и общинах ремесленников и писал, что коммунизм – это «земное осуществление того, что составляет собственную сущность христианства». Демократы в Швейцарии, Франции и Германии много говорили об этой статье.

Но Энгельс едва дочитал ее до конца. Такой путаной, расплывчатой она ему показалась.

•

И вспомнились те же стихи:

Еще улыбку подари одну,
И я отправлюсь из страны в страну.

В конце августа 1844 года Фридрих из Манчестера приехал в Лондон.

Он сам не знал: уезжает ли навсегда или лишь временно.

Мери не провожала его.

– Приедете домой, встретите мамочку, папочку, сестренок и братишек, а я буду далеко и не надо меня вспоминать, – говорила она. И еще говорила так: – Да мне бы подруги не простили, друзья бы запрезирали, если бы я стала женой коммерсанта.

– Ну какой же я коммерсант, Мери!

– А вот посмотрю я, что из вас выйдет через год. Может, явитесь сюда этаким хозяйчиком.

– А если явлюсь, но не хозяйчиком, а братом по общему делу?

– Тогда только мигните мне, только позовите, без слов, одним взглядом, и я за вами пойду.

…А теперь он тащился в унылом кэбе в порт, чтобы сесть на пассажирское судно.

По пути он решил заехать в Париж, встретиться с Марксом.

Двадцать один месяц назад он приближался к Англии и неясные, путаные мысли бродили в его голове: «Откуда – это известно, но – куда и как?»

То была загадка века. Теперь он мог сказать, что загадка разрешена. Он знает и «куда» и «как». Ответ он везет с собой, в Париж.

А в Париже, где он собирался быть через несколько дней, на улице Ванно, в доме тридцать восемь жил другой человек, который уже тоже знал ответ на эту загадку, который пришел к ответу своим трудным путем углубленных раздумий. И этот человек ждал приезда Энгельса.

•

Зимой 1843 года Маркс был в отчаянии.

Он увеличил число подписчиков «Рейнской газеты» в восемь раз, а теперь редактировать ее стало невозможно.