Утренний бриз

— Меня, как и вас, в этот дикий край забросили события и, честно говоря, непонимание того, что происходит в России, страх перед тем, что и ты можешь сделать неправильный шаг и погибнуть, не сделав на земле ничего полезного. Может, это и звучит высокопарно, но это так. Я из семьи техника-железнодорожника, из Тулы. Когда оказался в армии перед четырнадцатым годом, меня взяли в технические войска. Ну а потом фронт, в Галиции — ранение, госпиталь — в Сибири, и, наконец, я здесь. Думал, тут тихо и спокойно, а… — он развел руками, сокрушенно покачал головой, вздохнул и спросил: — Разрешите говорить всю горькую правду?

— В Ново-Мариинске что-то случилось? — с нарастающей тревогой произнес Антон.

Чумаков помолчал, словно собираясь — с силами, вздохнул и с наигранной горечью заговорил.

…Антон лежал обессиленный, придавленный услышанным. Сердце билось резкими толчками, и лицо заливал пот. Мысли то мчались с невероятной быстротой, наплывая друг на друга, то обрывались, и тогда Антон как бы оказывался на краю бездонной пропасти. «Ехать! Искать, спасти Наташу! Расстрелять Бирича, Струкова, всех, всех!..» — Мысли у Антона путались. Ему стало нестерпимо жарко. Он облизал пересохшие губы:

— Воды…

Пил долго, жадно. Чумаков, выждав немного, продолжал:

— Я понимаю ваше горе… разделяю его. Я на вашей стороне, я, с вами, потому что понял, где правда, где справедливость, и буду вам во всем помогать. Пусть мое членство в Совете будет моим щитом, маскировкой, так вы и скажите своим товарищам. Я не могу поехать в Марково или Усть-Белую. Это может вызвать в Ново-Мариинске подозрение, но я буду делать все, чтобы хоть чем-то помочь вам в нашем общем деле.

— Да, — только и мог произнести Мохов. Он верил в искренность сидящего рядом с ним человека. Чумаков попытался осторожно расспросить Антона о его прошлом, о Советах в Марково, в Усть-Белой, узнать, где они еще есть, но Мохов отвечал невпопад. Он думал о Наташе, о погибших товарищах, и Чумаков прекратил свои попытки, решив, что для начала он сделал и так много. Он нагнулся к Антону:

— Я утром уеду. Если что будет очень важное, я найду возможность вам сообщить из Ново-Мариинска. Только прошу держать в секрете мое посещение и, конечно, мое сочувствие. Иначе со мной в Ново-Мариинске… — он не договорил, но выразительно посмотрел на Мохова. Тот кивнул, и Чумаков, еще больше понизив голос, спросил:

— Как же быть с чукчами?

— Оттыргин не скажет, — ответил Антон. — Я его предупрежу, а…

— О своем каюре я сам побеспокоюсь, — перебил Чумаков и уже в полный голос сказал: — Я утомил вас. Будем отдыхать. Уеду я рано утром.

Антон остался наедине со своими тяжелыми, мучительными мыслями. У него начался жар, он снова бредил и не помнил, как уехал Чумаков.

День за днем вернувшаяся болезнь не отпускала Антона из своих цепких лап, терзала его. Он метался в бреду, звал любимую, товарищей, на кого-то кричал, с кем-то спорил, куда-то порывался ехать… Перепуганные Оттыргин и Вуквуна решили, что теперь Антон едва ли поправится, и позвали шамана.

Весть о том, что шаман будет камлать над больным русским, моментально облетела стойбище, и в ярангу старался попасть каждый. Шаман вошел важный и загадочный, Он постоял около Антона, упершись взглядом в его лицо, и тут заметил, что на висках русского ярко, точно снег на солнце, блестит седина. Она появилась в эти, после отъезда Чумакова, дни. Шаман склонился над Моховым, который метался в жару, и, вырвав один седой волосок, подбежал к очагу, подул на волосок три раза и бросил его в огонь. Оленеводы, затаив дыхание, следили за шаманом, а он, вскинув бубен, ударил в него и затрясся…

Прошло еще несколько дней, прежде чем Антон снова пришел в себя. Дело пошло на поправку. У него появился аппетит. Шаман, гордый результатом своего камлания, в силу которого искренне верил, пришел к Антону. Он важно уселся у очага и долго пил чай. Мохов, никак не мог понять, почему Оттыргин и Вуквуна так гостеприимно приняли шамана. Чаепитие длилось долго. Вуквуна и Оттыргин с трудом скрывали волнение. Они опасались, как бы Антон не догадался, что над ним было камлание. Наконец шаман, тяжело отдуваясь и обтирая катившийся по лицу пот, отказался от очередной кружки и с сожалением посмотрел на котел, где еще было много чаю. Но больше шаман пить был не в состоянии. Он с трудом поднялся, подошел к Антону и, присев на корточки, как-то очень быстро и ловко, так что Антон и не успел донять, что он делает, вырвал у него еще один седой волос и, ни слова не говоря, направился к выходу.

— Вот черт, леший! — выругался Мохов и потер висок. Он еще не знал, что у него появилась седина, и ошарашенно смотрел вслед шаману, который вышел из яранги и, подув на волосок, пустил его по ветру. Антон спросил Оттыргина:

— В гости приходил шаман?

— В гости, в гости, — закивал каюр, пряча от Мохова глаза.

— А зачем он у меня волос выдрал? — допытывался Мохов и усмехнулся: — На память, что ли?

Оттыргин обрадованно закивал. Мохов уже забыл о шамане, Он требовательно говорил Оттыргину:

— Готовь упряжку. Вези меня в Марково.