Утренний бриз

— Я уверен, что вы все за эту декларацию! — Он взял из рук Рыбина бумагу и потряс ею над головой.

— Чего там! Конечно! Согласны! — вразнобой послышалось из разных концов толпы. Чумаков вытащил из кармана карандаш и несколько небрежно, будничным тоном, словно речь шла о каком-то пустяке, предложил: — Давайте все же подпишем!

Он положил декларацию на заранее выставленный на крыльцо ящик и, первым поставив подпись, с улыбкой обернулся к толпе, точно не замечая, что над ней повисло тяжелое молчание и в этом молчании угадывались и опасение и враждебность. — Чумаков протянул вперед карандаш:

— Ну, кто следующий?

— Я! — выскочил Сукрышев.

За ним потянулись все, кто принимал участие в расстреле ревкома. Баляев, понизив голос, сказал:

— Вот чего им надо. Сладко пели, а одной кровавой веревочкой хотят нас с собой связать.

Некоторые из подписавших оставались около крыльца. Здесь уже были Щеглюк, Пчелинцев, Сукрышев, Учватов…

— Сволочи! — не удержался Каморный.

— Не шуми, Давидка, — предостерег его Баляев. — Ты человек чужой тут. Опасайся… хотя мы тебя в обиду не дадим.

Цепочка желающих подписать декларацию оборвалась. Чумаков бросил взгляд на бумагу: «Не густо. Два десятка подписей. А сотни три людей стоят и не двигаются с места». Чумаков с прежней дружеской улыбкой спросил:

— Ну что же вы, товарищи-граждане, руку боитесь приложить?

Тут Бирич сделал незаметный знак человеку с калмыцким лицом, одетому в новую кухлянку.

— Я хочу!

Все повернулись на голос, и по толпе прошло: «Редров!» Это был мелкий торговец, всегда молчаливый, мало приметный, ни с кем не водивший дружбы и больше пропадавший в тундре. Редров, чуть прихрамывая, вышел к крыльцу и сказал:

— Я согласен с действиями Совета. Он исправляет ошибки ревкома. И прошу принять все мои товары в распоряжение Совета, а мне предоставить службу, на которой бы я мог принести пользу обществу. Дайте я подпишу декларацию.

Более неожиданного, ошеломляющего нельзя было придумать. Бирич, Чумаков и Тренев тоже сделали изумленные лица, хотя вместе подготовили этот спектакль. Редров согласился сыграть в нем главную роль за небольшую плату. Товары же его будут проданы через государственный склад, и он получит свою прибыль.

— Ух ты! — вырвалось у кого-то восхищенно, А Чумаков и Рыбин, которого подтолкнул Бирич, уже жали руки Редрову, поздравляли его и благодарили за поддержку и укрепление Советской власти. Зрители еще не оправились от удивления, как появился, сопя и отдуваясь, Лампе. Американец с отвисшими щеками, среди которых утонули нос и рот, а глазки узкими щелками подслеповато смотрели на мир, наталкиваясь на людей, добрался до крыльца. Появление американца было встречено неодобрительно. Кто не был посвящен в задуманную Биричем большую игру, подумал: «Что ему тут надо? Здесь мы свои дела решаем».

Лампе прохрипел астматически:

— Мистер Свенсон хочет жить в дружбе с Советской властью. Все товары в Ново-Мариинске передает Совету!

Заявление его вызвало растерянность. Мало кто был уверен, что он правильно понял Лампе. Рыбин уже жал руку американцу. Тот ему отвечал тем же, хотя был зол. Он не хотел идти сюда, и только приказ Свенсона заставил его сыграть роль шута. Весь красный от негодования, Лампе вслед за Редровым поставил свою подпись и поспешил удалиться.

— Красивая спектакля! — Баляев сплюнул и скосил на Каморного глаза. — Любуешься, Давидка?

Каморный только передернул плечами. Он был и возмущен и подавлен происходящим. Крепко за свое добро, за свои доходы коммерсанты дерутся. Советскую власть как позорят! У него дрогнули ноздри, и он прикусил губу, чтобы не выругаться. Нет, говорить с этими лицемерами бесполезно. Получишь пулю в лоб. Их надо уничтожить. Каморный тут же решил утром отправиться обратно в Марково. Надо слетать к товарищам, все рассказать, сообщить, каковы здесь силы, и двинуться сюда. И за все спросить: и за ревком, и за эту вот дикую комедию. Каморный ни на мгновенье не сомневался: все, что он видит, заранее подстроено. Вдруг люди вокруг Каморного громко заговорили. Кто-то звонко захлопал рукавицами, кто-то крикнул:

— Урр-р-а-а!

Но его никто не поддержал, и голос смущенно смолк. Каморный увидел над зданием правления красное полотнище, которое сменило царский флаг. Его держал в руках Еремеев. Он скомкал старый флаг и швырнул его вниз.

— Да здравствует советский флаг! — крикнул Чумаков. — Ур-р-р-а-а!

К нему присоединились все, кто был рядом, и несколько человек из толпы. Чумаков опять предложил:

— Ну, товарищи, ну, граждане, подписывайте декларацию. Или вы против Советской власти? Почему никто из шахтеров не подписал?

— Я подписываюсь, — около ящика появился Малинкин. Как всегда хорошо одетый, чисто выбритый, он мало походил на шахтера.

— Удушу стерву! — пообещал Баляев, и Каморный понял, что это не пустые угрозы. Он тихо сказал шахтеру:

— Не марай о грязь руки. Они для большого дела потребуются.

Баляев не удивился словам Каморного, а удовлетворенно подумал: «Не ошибся я» — и спросил друга:

— Скажешь, для какого дела?