Белан поднял голову. Слушатели, казалось, были в восторге. В зале стояла тишина, причем совсем не гнетущая. Пища усваивалась легко. На их лицах, изрезанных годами, читалось некое подобие блаженства. Белан был рад, что поделился с ними гладким белым мирком Жюли.
– А где это все происходит? – раздался дребезжащий голос.
Целый лес рук поднялся к потолку. Моника не успела направить поток в нужное русло, и ответы полились со всех сторон:
– В бассейне, – предположила одна пансионерка.
– В водолечебнице, – заявила другая.
– В общественном туалете, – промямлил лысый старичок в первом ряду.
– О чем ты говоришь, Морис, это ничего не значит. Все и так поняли, что в туалете, но общественные туалеты есть везде. Нам интересно, где находится этот.
– В театре! – возбудился Андре. – Эта старушка убирает туалет в театре.
– Почему же старушка, Деде?
– Морисетта права. С чего ты взял, что это старушка, Андре, скажи, пожалуйста? – рявкнула та же фурия, что в прошлый раз; видимо, ей всегда доставляло удовольствие изливать свою желчь на голову славного Деде.
– Она не старушка, – решительно возразил принаряженный дедок. – Там же сказано: ей двадцать восемь лет. И потом, у нее компьютер. Она пишет.
– Невесть кто писать берется, а вы хотите, чтобы мир не перевернулся, – пробурчал какой-то брюзга из глубины зала.
– Месье Мартине, если вы причастны к современной словесности, это не значит, что у вас монополия на литературу, – резко отчитала его училка на пенсии.
Моника с присущей ей решительностью оборвала споры:
– Довольно, хватит. Пусть месье Бормон продолжает. Пожалуйста, месье.
Белан сглотнул подступавший к горлу хохот и перешел к следующему тексту.