Утренний, розовый век. Россия-2024 (первая часть)

Для развлечения гостей в зале негромко работали несколько видеоэкранов. На ближнем ко мне экране какой-то полный актер в одежде, напоминающей военную гимнастерку, немного излишне гримасничая, произносил речь о стойкости пролетариев перед лицом стихии. Кажется, он изображал Григория Зиновьева, партийного хозяина Ленинграда в 1924-м году…

— Вы хотели побеседовать со мной?

Сердце у меня ухнуло, расплескав по всему телу ледяной холод страха, но я сумел спокойно поднять голову и улыбнуться приветливой — без угодливости — улыбкой делового человека.

Передо мной стоял осанистый пожилой мужчина. Седые волосы, рубленое крупными чертами темноватое лицо, умные, чуть настороженные глаза с припухлыми веками. Белая ресторанная куртка на нем смотрелась капитанским кителем.

— Ратмир Филиппович? Спасибо, что согласились! Я ваш коллега, Орлов Валентин Юрьевич.

То, что я назовусь настоящим именем, мы с Милой решили на ночном совете в постели. Разумники могли проверить мою личность, и с учетом задачи — склонить их на переговоры с Акимовым — надо было чем только можно доказывать им свою правдивость. Вот только начинать я вынужден был со лжи.

— Коллега? — Ратмир Филиппович не спеша, с достоинством сел за мой столик, сделал пальцами знак появившейся за его спиной китаянке: — Зоинька, чашечку кофе! — И снова обратился ко мне: — Ресторанный бизнес?

— В намерениях, в намерениях. Сейчас работаю аналитиком в консалтинговой фирме… Да вы, наверное, слышали — "Нева-Гранит".

Ратмир Филиппович склонил голову: мол, кое-что слыхал.

— Конечно, — ободренно продолжил я, — Петербург ведь небольшой город, не Москва-столица. Ну вот, накопил немного деньжат, кредит мне кое-какой обещан. Хочется свое дело создать.

— Именно ресторан? — осведомился Ратмир Филиппович.

Я подумал, что лет ему где-то от шестидесяти до шестидесяти пяти. То есть, в советские времена был он уже взрослым человеком. Стоило попробовать на этом сыграть.

— Ну, знаете, детская, вернее, юношеская мечта, — я сдерживал себя, стараясь говорить помедленнее, чтобы не выдать волнения. — Студенчество пришлось на перестройку дурную, потом на реформы гайдаровские. Поесть досыта не всегда получалось, а уж в ресторане — за все институтские годы — считанных несколько раз побывал, как в раю…

— А что заканчивали? — глаза Ратмира Филипповича из-под тяжелых век смотрели испытующе, но без недоверия.

— "Военмех", ракетные двигатели. А вы?

— А я "Политех", — сказал Ратмир Филиппович, — радиофизику.

Даже не его слова, а какие-то неосязаемые флюиды, улавливаемые сверхчутьем, сигналили мне, что я на правильном пути. Да, похоже, я в самом деле попал в логово, как выразился Билл. А этот ресторанный капитан — явно не из тех, кого разумники используют втемную, как красавицу-китаянку. Скорей всего, он из числа специалистов, которые делали системы наведения к самодельным ракетам, и ресторан — его новая партийная работа. Вел он себя со мной совершенно естественно, сейчас я не улавливал ни одной нотки подозрительности. Но тогда получается, слежку за мной установили не разумники? Иначе мой собеседник знал бы, что имеет дело с разведчиком?

Сердце у меня билось гулко, но уже уверенно, вытесняя страх. Я поймал необходимый кураж. Одна только мысль, что я нашел-таки неуловимых подпольщиков и сейчас вовлекаю в свою игру одного из них, да не рядового, а функционера, пусть не самого высокого ранга, придавала мне азарта и обостряла все чувства.

— При Андропове закончил, — пояснил Ратмир Филиппович. — В перестройку диссертацию готовил. Так и не защитил.

Секунда молчания. Два постаревших ленинградских студента вспоминали каждый о своем. А потом, как бы размягченный воспоминаниями, я забросил вопрос-крючок:

— На митинге двадцатого августа были? — год я мог не называть.

Ратмир Филиппович усмехнулся:

— Я даже баррикады вокруг Ленсовета строил!

Китаянка принесла ему кофе.

— Послушайте, — я встрепенулся, как бы в порыве нахлынувших чувств, — а может быть, нам?.. — взялся за бутылку с несчастным сухим, затем поморщился, отодвинул ее. — Может, по такому случаю мы крепкого чего-нибудь?

— Я же на работе, — растерялся Ратмир Филиппович.

— Да кто ж тут над вами начальник? Вы — хозяин!

Морщинки на темном лице Ратмира Филипповича пришли в движение, отражая душевную борьбу. Внезапно они почти разгладились, глаза озорно блеснули, и он махнул рукой:

— Зоя! А давай-ка нам "Александра Благословенного"!

Коньяк действует на меня хуже, чем водка, — умиротворяет. А мне сейчас никак нельзя было ослабить внутренние пружины. Поэтому я старался говорить, говорить, поддерживая свою мобилизованность и вытаскивая собеседника на откровенность: