Утренний свет

Та кивнула головой, даже не взглянув на Веру. Она была не причесана, в смятом, несвежем халатике. Багровое лицо ее навело Веру на мысль: не пьяна ли комендантша?

— Что это вы праздничная какая? Иль именинница? — спросила Катенька.

Хриплый голос ее прозвучал трезво и насмешливо. Вера поняла, что лицо у комендантши попросту сильно заплаканно.

— Нет, не именинница. Вы чем-то расстроены?

— Расстроена, — сказала Катенька, прямо глядя Вере в глаза.

Вера опустила голову. Нет, не надо бы ей вмешиваться тогда в Сережину судьбу. Пусть бы они с Катенькой сами все решили…

Она сделала движение, чтобы уйти, но Катенька, не дав ей подняться, крепко схватила ее за руку и вдруг зашептала, странно растягивая пухлые губы:

— Он ушел от меня. Понимаете? Ушел.

Катенька говорила конечно же о майоре. Вера даже вздрогнула — с такой ясностью представилось ей унижение Катеньки.

— Одна осталась, одна на целом свете, — пробормотала Катенька, свесив лохматую голову, и неожиданно сквозь зубы прибавила: — Сережа лучше был… мой Сережа…

— Катенька… — начала было Вера и замялась.

— Чего — Катенька? — грубо, в упор, спросила та. — Вы ему, наверное, размалевали про меня… до могилы вспоминать хватит!

— Я ему ничего, ничего не сказала! Что это вы! — с возмущением вскрикнула Вера.

Катенька удивленно взглянула на нее и отвернулась.

— Не сказали, так сам догадался. Это еще хуже. — Она досадливо передернула плечами. — Самой себе я отвратительна. Написать, что ли, ему?

Катенька взглянула на Веру с робкой надеждой, но Вера ничего не ответила.

Катенька вся сморщилась, потерла виски, повторила скороговоркой:

— Написать? Написать? — Тут же сникла: — Без толку!

Некрасивая, распухшая, с перекошенным лицом, она махнула рукой Вере: уходите, мол, и вы!..

Вера поднялась и молча, осторожно ступая, ушла из цветника.

XV

Лето кончалось.

Шли теплые и тихие, «грибные» дожди. На влажный асфальт тротуаров упали с деревьев первые вялые листья. В сумерках по-осеннему угрюмо блестели мокрые крыши домов и затемненные, слепые окна.

Вера все чаще стала заходить к Галиной бабушке. Подолгу, отдыхая, они сидели в чистой кухоньке за самоваром.

Бабушка наконец предложила объединить их маленькое хозяйство, и Вера с радостью согласилась. Теперь ее всегда ждал горячий обед. Бабушка уверяла, что ей приятно готовить на троих, как будто снова она вернулась в рабочую свою семью.

Однажды за субботним неторопливым чаем бабушка, звякая спицами, заговорила о том, как хорошо сейчас, должно быть, в лесу: и грибов много — подберезовиков, белых, опят, что лепятся у пней, — и паутинка висит на ветвях.

— Простились бы с летом. Да и по грибы не грех съездить. — Она взглянула на Веру и Галю из-под очков своими ясными глазами.

— Поедем, Галя? — нерешительно спросила Вера, и сердце у нее заколотилось: так вдруг захотелось ей побыть в лесу, непременно, как можно скорее, завтра же! — Завтра ведь день отдыха, воскресенье…

— Ну и что ж, что воскресенье? — Галя хмуро взглянула на бабушку и умоляюще на Веру. — Я занята. Лучше не зовите, тетечка Вера.

Галя вышла в коридор, чтобы проводить Веру. Тут, закрыв дверь, она сразу же громко зашептала о том, что завтра на фабрике назначено производственное совещание молодежи и именно она, — тут Галя приостановилась и даже покашляла от смущения, — именно она делает доклад о том, как научилась шлифовать пуговицы обеими руками.

— Надо же было так случиться! — с горечью воскликнула Галя, искоса посматривая на Веру: как она примет это событие, такое важное для самой Гали?

— Вот молодец какая! — мягко сказала Вера. — Что же молчала? Право, если б ты не пуговичница была, а швея, я пошла бы к тебе учиться…

— Тетя Вера!

Галя всплеснула руками и ринулась к Вере, засматривая в ее лицо снизу блестящими, счастливыми глазами.

— А я работала и о вас все думала, и о маме моей. Мама моя самая почетная на фабрике стахановка была, полотно ткала. А вам я до времени ничего не говорила, думала: добьюсь своего — сама тетя Верочка увидит… Сначала-то я ногти себе ломала, сколько раз плакала. Одна бабушка моя все знает, только и она слово держала…

Вера тихонько обняла Галю и увела к себе в комнату. Галя стеснительно присела на диван, пригладила челку и вдруг смешливо фыркнула.

— Знаете, некоторые наши девочки стыдятся пуговичного производства. Они своим знакомым, — ну, мальчишкам, например, — говорят, что делают… мины, а не пуговицы! Вот дурные какие! Пуговицы — тоже ведь оборонный продукт. Сколько их на одни шинели идет! Чуете, до чего важный продукт пуговица?

— А все-таки, Галя, как мы хорошо погуляли бы с тобой в лесу! — задумчиво, с сожалением сказала Вера. — Там теперь такая тишина стоит — перед осенью лес всегда словно заколдованный. Очень я люблю, Галюша, такой вот лес, перед тем как он начинает осыпаться…

— Ну, тетя Вера! Мне и самой очень жалко.

Она встала, порывисто одернула свой сарафанчик и выбежала из комнаты.

…Утром Вера сошла с поезда далеко от Москвы, на дачном полустанке, и сразу свернула в лес, на глухую тропинку. Скоро затихли людские голоса, далеко унесся шум поезда. Вера остановилась.