Утренний ветер

— Но стоит ли это делать, — усмехается Владо и гасит в пепельнице недокуренную сигарету. — Посмотри, всему бывает конец. Замедлить? Для чего? Ты для меня не транзитная станция, а конечная остановка.

Патефон медленно затихает, скрипит так, что мурашки пробегают по спине, и умолкает. Буфетчик дремлет. С грохотом проходит товарный состав. Он удивительно длинный и тяжелый. Со свистом исчезая вдали, поезд оставляет за собой серое облако и рождает мысли об окопах, новой пронафталиненной униформе, о запахе эфира, лучах прожекторов, затаенном дыхании во мраке бомбоубежищ и сиренах. Ела готова расплакаться: лед на Ваге перед окном кафе — как замерзшие слезы, холодная вода в реке — как немая и страшная могила для живых, груды угля за станцией — это окаменевшая боль всего мира. Мобилизация страшит: призывают всех, даже студентов. Идут поезда, бесконечно длинные поезда идут на восток.

Шум на станции исчезает. Наступает тишина, успокаивающая, какая-то невероятная. На оттаявшее окно дышит зимняя ночь. Они с Владо пьют вино. Оно кажется ей кислым, но Ела чувствует, как у нее развязывается язык, как ей становится хорошо.

— Знаешь, — говорит Владо, — каждый человек излучает какие-то флюиды. Один их улавливает, другой — нет.

Еле не хочется отказываться от своей идеи:

— Вот видишь, значит, мир не только материя.

— А что же в таком случае передатчик и улавливатель? Идея? Дух?.. Нет, Ела, все реальнее и проще. Передаю я, скажем, по радио на волне икс, и на той же волне ты это поймаешь приемником. И у людей это приблизительно так же.

— Значит, ты веришь в передачу мыслей на расстояние?

— Допускаю. Только я не вижу в этом ничего потустороннего, ничего не связанного с человеком.

Пассажирский поезд опаздывает на двадцать минут. Под фонарем плечистого железнодорожника поблескивают рельсы. Ела смотрит на них через окно, и лицо ее мрачнеет. В бесконечности две линии сливаются в одну. Да, в бесконечности. Разве человек может изменить это? И он представляется ей маленьким, бессильным, как крошка табака в бокале вина. Человек скован судьбой, железной броней, предоставлен действию магнетических сил. Что он может сделать?..

Владо чокается, отпивает и говорит:

— В человеке сосредоточен весь космос. Понимаешь? А если говорить о нас, — добавляет он тихо, — то ты, наверное, еще помнишь из физики: если воткнуть в стол две одинаковые стальные иглы и качнуть одну, то заколеблется и другая…

Поезд уже трогается, но Ела все еще ощущает поцелуй Владо, вкус табака на губах. Через грязное стекло она еще видит худое, продолговатое лицо, залитый синим светом лоб. Потом он исчезает из ее поля зрения, как будто бы проваливается в темноту. Колеса начинают свой перестук, поезд удаляется от станции.

Первый поцелуй, и тотчас же разлука. Еле это напоминает случай, происшедший с ней в детстве. Однажды она несла из леса полную кружку малины, и сердце у нее прыгало от радости. Она бежала вверх по улице и споткнулась о камешек. Кружка вылетела из рук и разбилась. Малина рассыпалась по земле. Колено кровоточило и горело.

Поезд оторвал ее от Владо. Осталась мечта, сильная, беспокойная, страстная, а в сердце — тоска.

Владо исчез, она его не видит, но перед ней висит его портрет. Ела закрывает глаза, как будто бы хочет вернуть воспоминания о тихой серебряной ночи на станции, о светлой большой луне. Она слышит слова, которые будто записались на грампластинке и постоянно звучат в ее ушных раковинах:

«…заколеблется и другая. Двое, настроенные на одну волну, понимают друг друга с полуслова, чувствуют друг друга и на расстоянии. Радость, отчаяние — все они могут передавать и принимать, словно радио».

«Они могут сигнализировать друг другу, — испуганно думает Ела. — Что сейчас сигнализирует ей Владо»? Она напрягает все свои чувства и мысли, но почему-то ничего не улавливает, что-то только сжимает ее сердце, и ей хочется плакать. Так бы и помчалась она к Владо в горы!

Ела смотрит на часы. Они собираются пробить четверть. Она забивается лицом в подушку. На улице слышны железные шаги часового. Ела затыкает уши и повертывается к стене. На нее находит дремота…

5

Вот они, два мира. Один — солнечный и просторный, мир с заснеженными горными вершинами и деревьями. Другой мир — мрачный и ничтожно малый: под землей, в цементном подвале с железными дверями, темным коридором, щелью, через которую во тьму проникает луч солнца; как жаль, что по нему нельзя выбраться отсюда, как по канату!

А еще было бы лучше очутиться там, наверху, на скале, за пулеметом Петра Зайцева. Через щель в подвал проникают голоса, зловещие, как карканье. Но шагов не слышно, не слышно скрипа тяжелых окованных сапог по морозному снегу. Не видно и голов в касках. Немцы отдыхают и ждут. Ждут обер-лейтенанта Брикселя… Придет ли он вовремя?