Утренний Всадник

– Ликом ты светел, княжич, потомок Сварога, но семя думы тяжелой точит тебя, грызет твое сердце. Сам ты не знаешь, но помысел твой уже есть дело недоброе. Ты хочешь взять себе то, что принадлежит всем.

– Да нет же! – возразил Светловой, едва ли старуха замолчала. – Ничего я такого не хочу…

– Хочешь! – непреклонно повторила Шепотуха. – Взор твой смотрит в свет, но ноги идут во тьму. Берегись!

Стоявшие вокруг ничего не понимали. Понимала одна Смеяна, не сводившая со старухи зачарованных глаз. Княжич Светловой стремится за Лелей, но путь его направляет Вела, темная хозяйка подземной воды, мать засух. Ведун Велем еще дома, у Ольховиков, говорил ей о черном зерне, затаившемся в душе Светловоя. Так сказала ему мать-вода, а теперь и отец-огонь подтверждает пугающее пророчество.

В этот вечер Смеяна рано отправилась спать, но долго не могла уснуть. Сквозь щели оконных заслонок она видела огненные отблески со двора – священный огонь будет гореть все двенадцать дней новогодних праздников, до Велесова дня. Стоило Смеяне закрыть глаза, как те же пламенные отблески вспыхивали перед ее взором. Неприятные слова старухи не давали ей покоя, она ворочалась, мечтая, чтобы скорее пришло утро, чтобы наконец что-то начало происходить. Самые большие опасности казались ей лучше, чем ожидание их.

* * *

Сквозь темную чащу ночного леса свет большого костра на поляне был виден далеко, но если бы кто-нибудь и заметил его, то ни за что на свете не посмел бы подойти. Не то люди справляют в лесу конец старого года, не то лешие? Отроки князя Держимира жарили над углями мясо двух застреленных утром оленей, но разговоров не получалось.

Помалкивая, отроки бросали взгляды на белую фигуру Звенилы. Чародейка сидела на еловых лапах перед костром. Между нею и огнем тремя пламенными лучами блестели клинки трех мечей. Чародейка раскладывала на клинках и на земле между ними тонкие высохшие косточки, бормотала что-то, закрыв глаза. Но и сквозь опущенные веки пламя пробивалось к ее взору и дрожало рыжими и золотыми отблесками.

Держимир стоял позади нее и смотрел на пламенеющие клинки. Средний меч был его собственным. Держимир вглядывался в огненные блики на клинке, сквозь которые проступали темные пятна. Эти пятна были оставлены засохшей жертвенной кровью – и тоже его собственной. Кровь князя – самая угодная жертва Перуну. Держимир вглядывался до боли в глазах, кровь и пламя сплетались в непонятные знаки. И он ждал, чувствуя, что истомлен ожиданием почти до равнодушного бессилия. Если сейчас боги откажут ему в удаче, то найдет ли он в себе силы продолжать все это? Ведь говорят, что выше головы не прыгнешь, злой судьбы не переспоришь.

– Я вижу! – вдруг громко, исступленно закричала Звенила. – Я вижу знак воли богов! – Ее вытянута рука указывала на средний меч. – Я вижу резу дороги и резу удачи! Удача ждет тебя, княже! Теперь ты добьешься ее, огонь говорит ясно!

Держимир вскинул голову, щурясь от рези в глазах. Отроки бросили свои дела и молча выстроились вокруг костра. А Звенила, стоя на коленях, снизу схватила его руку и бешено трясла, как будто хотела разбудить.

– Я клянусь тебе именем Перуна, именем грома и молнии, – я вижу знак удачи! – кричала она, и в голосе ее было такое дикое торжество, что становилось ясно: она сама не очень-то верила в такое счастливое предзнаменование, но теперь говорит правду. – Ты добудешь ее! Твой меч и мое слово – мы добудем твою удачу! Добудем!

Держимир молчал, пламя гудело, словно подтверждало слова чародейки. Байан-А-Тан вдруг выхватил с пояса нож и полоснул себе по запястью. Подняв руку над огнем, он дал нескольким крупным каплям крови стечь в пламя. Один за другим, по кругу, отроки стали делать то же самое, жертвуя Перуну и Огню свою кровь за исполнение добрых предзнаменований. У них одна судьба с князем и одна удача на всех.

* * *

Наутро, пока велишинцы еще спали, в город прискакал гонец из Славена.

– Княгиня занемогла, из горницы не выходит, не встает! – объявил он встревоженному Светловою. – Просит тебя, княжич, с невестой и со всей дружиной скорее домой возвращаться.

– Да как же теперь ехать? – изумился Кремень. – Дай Велес здоровья нашей княгине, да только сейчас пора не для разъездов.

– Верно, верно! – сочувствующе закивал Скородум. – Жаль княгиню, да ведь сейчас ехать опасно.

Люди в гриднице переглядывались, качали головами, озабоченно поджимая губы. В последние дни месяца студена выходить из дома боязно: в дни безвременья между смертью старого и рождением нового года, в дни младенчества нового солнца, когда лучи его почти не достигают земного мира, нечисть гуляет по земле в особой силе. И тем более опасно жениху пускаться в дорогу с невестой: нечисть стережет всякого, чья судьба на переломе.

Но Светловой, тревожась о матери, ни о чем таком не помнил.

– Нет, надо ехать! – уговаривал он Скородума и Кременя. – Матушка моя! Она меня ждет! Надо ехать!

– Поедем, батюшка! – подала голос княжна Дарована, сочувственно глядя на Светловоя. – Пусть он с княгиней повидается. А там… там видно будет.