Утренний Всадник

– Все добрые князья, поди, уж в полюдье ушли! – гудел за спиной у Держимира Озвень. – А мы так до весны и провозимся! Сразу надо было на Перунову Гору посылать! А теперь…

Простодушный воевода думал, что говорит шепотом, но этим шепотом вполне можно было держать речь на вечевой площади.

– Да помолчи ты! – раздраженно огрызнулся Баян, остро чуявший настроение брата. – Не мешай! Эдак она никогда не кончит!

Звенила шевельнулась, веки ее поднялись.

– Умолкните оба! – быстро и свирепо шепнул Держимир.

Брови его дрогнули, взгляд из безнадежного стал живым и острым. Она что-то увидела!

А чародейка вскочила на ноги, обеими руками держа перед собой обгорелую баранью лопатку, покрытую крупной сеткой причудливых трещин.

– Славен и триславен буди, Отец Грома! – с торжеством воскликнула она. – Услышал ты мольбы наши!

– Ну? – выдохнул Баян, и трое мужчин разом сделали шаг к чародейке.

Она повернулась к ним, показывая кость. Ее взгляд властно притянул взгляд Держимира и не отпускал, не давал даже взглянуть на трещины кости. Ему вдруг стало жутко, неприятно, шевельнулось жиденькое чувство бессилия. Глаза Звенилы зияли огромными черными безднами. Наверное, «бездна» и значит «без дна», потерянно мелькнуло в мыслях Держимира. Зрачки ее дышали, как живые, и каждый их вздох вытягивал тепло из крови Держимира. Он чувствовал это, но не мог ничего поделать, черные дышащие бездны лишали его даже воли к сопротивлению. Вот оно, лицо Надвечного Мира, который ничего не дает даром!

– Чего там у тебя? – нетерпеливо и непочтительно воскликнул Баян и сунулся было к чародейке, но теперь Озвень не дал ему нарушить священный порядок и крепко схватил за плечо, не пуская вперед князя.

Держимир шагнул к Звениле и посмотрел на баранью лопатку.

– Гляди, княже! – с упоением и торжеством, отчего даже голос ее зазвучал моложе и звонче, воскликнула чародейка и показала ему несколько переплетенных трещин. Держимир ничего в них не увидел, а она пояснила: – Это реза «млад». Она означает новую луну. В новолуние Отец Грома даст нам свой огонь!

– Тэнгри-хан! – восхищенно воскликнул Байан-А-Тан и тут же поперхнулся, сам зажал себе рот.

В сильном волнении он иногда поминал имена куркутинских богов, усвоенные от матери в раннем детстве, но в святилище Перуна имя куркутинского владыки неба было совсем неуместно.

Озвень принялся с натугой высчитывать дни до новолуния, морща лоб и загибая пальцы. Держимир вычислил срок гораздо быстрее и вопросительно посмотрел на старшего жреца, Знея. Зней как будто сам явился из древних кощун о Громовике и его поединке с Велесом: ростом он превосходил даже высокого Тана, у него были широкие плечи и сильные длинные руки, наводившие на мысли о громоподобном двуручном мече, сросшиеся густые брови и широкая русая борода. С ним Держимир никогда не спорил, в глубине души робея перед главным служителем Перуна. Благодаря этому жрец мог бы иметь на него большое влияние, но Зней никогда не вмешивался в княжеские дела и редко покидал святилище. Оно располагалось прямо напротив ворот княжьего двора, в самом сердце Прямичева, но Зней умудрялся жить в нем как на острове, под сенью священного дуба, и ничего другого не замечать. Для каждодневных нужд прямичевцев было Велесово святилище у ветлянской пристани, было Макошино в посаде, а тяжелые ворота Перунова раскрывались только на Перунов день и для таких вот, особо важных случаев. И тогда Зней щедро отдавал силу, накопленную за долгие месяцы уединения.

Сейчас он стоял с другой стороны от костра, обеими руками опираясь о священный посох, и внимательно смотрел в огонь.

– Какую жертву желает Отец Грома? – сдержанно спросил Держимир.

Он был готов ко всему, даже к тому, что Перун устами Знея потребует человеческой жертвы. В его мыслях уже мелькнула вся цепь, которую это потянет за собой: трудный разговор с прямичевскими старостами, метание жребия…

Зней поднял голову, посмотрел на князя далеким взглядом, потом кивком подозвал его.

– Я вижу резу «конь», – сказал жрец, поглядев на вторую баранью лопатку. Она оставалась в огне, но никто не спрашивал, как жрец разглядел резу. – Достань, – предложил он, концом посоха указывая на широкую глиняную чашу, стоящую возле самого огня.

Держимир присел на корточки, поднял рукав рубахи и сунул руку в теплую воду. Постояв возле огня, вода нагрелась до полного сходства со свежей кровью, и Держимира продернула неприятная дрожь. Нашарив на дне чаши что-то округлое, он схватил первый подвернувшийся камешек и быстро вытянул руку из чаши. После горячей воды воздух на дворе показался особенно холодным, а Баян тут же сунулся к его ладони, словно хотел своим носом склевать добычу. Он рассказывал, что те речевинские смерды прозвали его Грачом, и Держимир соглашался, что прозвище было выбрано удачно.

Он разжал ладонь. На ней лежал мокрый блестящий камешек – черный с двумя белыми точками.