Утро было глазом

В тот раз он снова завел свою любимую шарманку: какова продолжительность жизни в России, какова частота рака желудка, сердечно-сосудистых заболеваний. Говоря начистоту, я было подумал, что он подался в окружные депутаты. Но он заговорил вдруг о смерти, о том, что не умрет раньше положенных семидесяти трех лет и что знает это наверняка, как то, что асфальт состоит из гудрона, а форзиции желтым-желты – не так, как желток, – бледнее, но что он, Карлицкий И. И., просто не способен умереть в ближайшие тридцать лет – кто бы его ни убивал, он восстанет из мертвых, соберется из разрозненных тканей, он тот, кто был всегда и кто пребудет навечно до своих семидесяти трех лет, это непреложно так же, как закон Кулона, как итоговое разрушение Уральских гор, и, если я ему не верю, что же, извольте вытолкать его на проезжую часть под тысячи ревущих грузовиков, под проносящиеся кареты скорой помощи, мириады вышагивающих пешеходов, под ток и трепет планет – маетных и разрозненных, оскал тысяч волков, терзающих в лесах его огромное тело, но для него это пощипывания, потому что он в средоточии всех человеческих созданий – не как душа, а как середина души – не как середина души, а как середина всех середин. И потому его не извлечь из человечества раньше срока, положенного и завещанного.

Закурить можно? Ах да, ну тогда во дворе – слева от дежурного. Вот так. Больше встреч с ним не было, я уволился спустя месяц, и только от вас узнал, что Карлицкий И. И. совершил то, о чем вы говорите, хотя веры в том у меня и немного.

2

С Илюшечкой (зачеркнуто, сверху выведено: со своим сожителем Карлицким И. И.) я познакомилась давным-давно, еще до его развода. В близких отношениях не состояла, нет, как вы могли подумать такое? Я ведь не разрушительница семей, за то бог наказывает! Нравственность пала, и с этой недовенчанной они не будут на небесах. Никаких оскорблений. Просто это она ему плешь выедала. Я не говорю, что у него была плешь, может быть, не копна волос, но все равно он был представительным и нежным. Нет, волосы у него были гуще, чем у вас. Послушайте, никаких пререканий, мне наплевать, что говорит его бывшая жена. Она из него все нитки вила, а волосы могли и отрасти: дела житейские.

Главная его черта – это великодушие. Он мать тянул на своих плечах до последнего, вы бы видели, как она уходила. Мучительно. Утки утками, но он гладил ее по руке каждое утро и приговаривал: «Мама, не борись, не боись…» – в смысле «не мучайся», на небесах тебя ждет отец, это доподлинно я тебе говорю. Чего вы смеетесь? Мне показалось? Он был не только великодушным, но и справедливым. Вообще, эти качества порознь ходят. Я-то жизнь пожила.

Помню, как однажды мы шли по Воздвиженскому мосту и видим: с краю него, опершись на перила, стоит человек лет сорока и курит, и смотрит в гладь весенней реки, а за ним свален рюкзак, – и вдруг этот рюкзак начинает елозиться и, переминаясь, катиться! Я чуть не сиганула вниз с этого моста, Илюшечка поддержал меня за локоть и подошел к тому человеку, оказалось, он собрался котят топить – чужих, разумеется. Он охранник, а тут кошка на проходной окотилась пятью здоровыми котятами, ни один не помер, и начальник охраны вызвал его и дал указание избавиться от котят в тот же день. А он пригорюнился, стоит и курит четь за четью. И знаете, что мой Илюшечка сделал? Подробно расспросил о родах кошки, а потом предложил отдать трех котят ему, он обещался их пристроить, а оставшихся двоих утопить. У того от великодушия Илюшечки челюсть отвисла. Разумеется, он не хотел топить котят. Двадцать первый век на дворе! А почему Илюшечка сказал ему утопить тех котят, я не подумала, хоть это и показалось мне странным. Почему бы действительно всех не взять в дом? Мало-помалу ведь всех пристроим? Но такой он ведь был – не странный, нет, причудливый и манкий. Да, я потом его спросила, когда мы котят пристроили, почему, говорю, он не взял тех двоих с собой, неужели он был так уверен, что охранник их раздаст по назначению, а не утопит в реке? Он пожал плечами – мой Илюшечка – и говорит, что не подумал об этом, он действовал «как природа». Так и сказал, эти слова меня смутили тогда, но виду я не подала. Потому что он мой, родная кровь, хоть детей у нас не было, да и не могло быть.