Утро было глазом

Я слушал его с любопытством, когда философические его излияния иссякли, он принялся говорить об астрономии. Он неплохо в ней шарил со школьных лет, когда ходил в классе первым по ней, а после слома, к которому молва применила глагол «загулять» (он действительно однажды ночью возвращался от гаража к себе домой, взглянул в звездные августовские сеянцы и что-то надломилось в нем), он пришел к себе домой с твердым решением развестись и уволиться на следующий день, чтобы отдать свою жизнь звездным далям. В тот вечер я проговорил с ним пару часов: он был одинок как перст, было видно, что другие мужики его недолюбливали, дядя Стас платил им той же монетой, так что тот разговор – без продыха – стал для него отдушиной. За своими вещами, оставленными на том берегу, я возвращался уже в сумерках: окунь суетливо плавился, ветер улегся, берега опустели, и лишь те две женщины стояли неподалеку от затона без движения, и казалось, спокойствие вокруг было следствием их несуразной недвижимости.

Последний раз я встретил дядю Стаса накануне вылета в Москву перед нашим подъездом. Был поздний вечер, у фонарей бился издыхающий гнус, заросли отцветших сиреней неподалеку полнились грубым шепотом подростковых сборищ, кое-где в черни слышался смех. Ткачёнок держал за руку десятилетнего мальчика – капризного и рахитичного, он недовольно корчил рожи, пока мы разговаривали, и пару раз губами издал звуки, обозначавшие стрельбу: на поражение.

– Мамка, видишь, отправила: швондру. Отыскалась. Едем с ним звезды смотреть по трубе-то. Завтра уезжаешь? Да ну? Самый пик Персеидов пропускаешь, это, брательник, не очень здорово. Слушай, да хорош уже холостыми палить. У меня к тебе просьба, Гена, как будешь в Москве, ну, взбалмошный я, ты того, подсуетись. Нет, не нужно поперек батьки. Просто если клич кинут, знаешь, разыскиваем тех, кто готов с головой в эксперимент, имитирующий условия полета, ты сам знаешь куда. Ну, мало ли, друганы у тебя в Роскосмосе, так ты им ненавязчиво так сообщи, дескать, есть у тебя на примете сибиряк дядя Стас, готов работать и жить в модуле безвозмездно. Так и скажи.

Я протяжно улыбнулся и ответил, что обязательно скажу, всенепременно, разумеется, я ничего никому не сказал.

Прилетев через год домой, я подивился, что перво-наперво не встретил дядю Стаса у подъезда. За завтраком я спросил маму, отчего Ткачёнка с третьего этажа нынче не видать. Она сделала испуганные глаза, понизила голос и скоро сказала:

– Так ведь утонул он прошлой осенью… на том самом озере, где вы с ним встретились в прошлом году. Его лодка перевернулась, а он не сумел выплыть.

Просто не сумел выплыть. Такая, в сущности, обыденная история о дворовом блажном, который бы меня пожурил за нее, ибо он-то, в отличие от всех нас, мерил жизнь космической ферулой и ощущал всем нутром своим, как настоящее ничтожно, если к нему не прилагать мечту вместе с космической мерой и не стремиться туда, куда должно ступать лишь богам.

дваждысмертный

третья запись

Мне предстоит уснуть на год, но меня это не пугает. Если мы – свет, значит, я вернусь к тебе, и если мы не свет, то я, исполнив дело всей своей жизни, тоже вернусь к тебе, правда в другом обличье. Лицо неважно, тело – неважно, главное – наши чувства. Я не помню очертаний твоего лица, глаза – помню, но все остальное – смещается, как твое изображение на экране, приходящее с запаздыванием. Так легче: так – я могу высказать тебе больше, чем глядя в твои далекие глаза.

«Дурачок», – говорила ты, указывая на два красных пятна в небе. «Даже странно, что их называли ужасом и страхом. Мы всегда чего-то боялись». И я боюсь потерять тебя, звучит глупо, но я полетел туда потому, что это единственная попытка доказать, что, сколько бы световых лет ни пролегало между нами, вселенная, по сути, мала: вселенная – чувство, и оно помещается внутри нас.

Ты сжимала мне запястья и была бледна, как будто тебя хоронили; дыхание аллегро, поворот головы на три четверти, мне мешал воротничок, я теребил раструб перчатки, между пальцами застряла нитка, наконец я принялся натирать околышек фуражки, что держал в левой руке… Ты говорила об обязательности бега на дорожках, еженедельном посещении садового отсека, о мерзости пробуждения после заморозки, а я смотрел на тебя и думал: «Зачем?» – раз мы вообще можем не встретиться. «И обязательно при каждом пробуждении посылай мне сообщение». «Не нужно». «Что не нужно?» И мы стали ссориться.