Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

Наш аппарат был настенный – сейчас таких и не ставят. Никакого диска. Поднимаешь трубку и ждешь. Наконец женский голос произносит: «Станция». Называешь нужный номер. Голос повторяет названный номер, перепроверяет. Отвечаешь «да». Потом слышится какой-то шорох, после чего тот же женский голос объявляет: «занято» или «готово». В последнее время вместо «готово» телефонистки говорили «даю» – экономился один слог.

Так было в идеале. На практике же иначе. Сколько ни предупреждала печать, вежливые и многоречивые люди не просто называли требуемый номер, а произносили лишние, только загружавшие сеть слова: «Пожалуйста, барышня, будьте так добры соединить меня с номером…», «Благодарю вас, барышня» и т. п.

«Барышня» в те годы было словом ходовым. Всякую интеллигентную прилично одетую девушку называли барышней. Родилось даже журнально-фельетонное выражение «совбарышня», но комсомол такие словечки отвергал: «Не для того революцию делали, чтобы баре оставались». Комсомольцы называли себя ребятами, комсомолок – девчатами. В единственном числе – товарищ. Однако грубоватое «девчата» в 1930-х годах, не без влияния популярной пьесы Ивана Микитенко «Девушки нашей страны» стало заменяться на «девушки». И в качестве обращения к молодой особе утвердилось «девушка», никаких «барышень» не стало.

Но телефонные коммутаторщицы именовались только барышнями. Были они весьма воспитанны и выдержанны, но все же подчас теряли спокойствие. Если вы часто звонили и слышали «занято», попадая на одну и ту же «барышню», она разражалась упреками: «Переждите немного, я же вам сказала «занято», нельзя же каждую минуту звонить».

Телефонное общение с живым коммутаторщиком, а не с автоматом имело свои преимущества: не надо было мучительно вспоминать номера экстренных вызовов; со «скорой помощью», справочной или бюро ремонта телефонная барышня соединяла немедленно, не требуя называния номера.

Году в 1930-м пришли мастера и заменили наш аппарат другим – автоматическим, с наборным диском, но тоже настенным. Некоторое время автоматические и «простые» телефоны действовали в Москве параллельно, перестройка всей сети требовала времени. Чтобы вызвать с простого аппарата абонента автоматического, телефонистке просто назывался его номер, предваряемый буквой, обозначающей районную станцию. Чтобы телефонистка не ослышалась, предпочитали называть не букву, а название станции: Е – Бауманская, Г – Арбатская, Д – Миусская и т. д.

У нас была Таганская, или «Ж». Мой школьный приятель Павел С. вскоре после того, как у нас обоих установили автоматические аппараты одной и той же станции, спросил меня: «Знаешь, как набирать «Таганскую»?» И сам же ответил: «Сунь палец в Ж и крути до отказа». Шутка была ходячей. Не очень аппетитно, но отражает время.

С 1968 года радикальных изменений в московской телефонной сети не происходило. Будем ожидать видеотелефона. Зато большие перемены произошли в радиовещании. Помню его зарождение в Москве.

Как-то отец принес маленький деревянный настольный ящик. Сверху он был оснащен всякими мелкими устройствами. Главным была крохотная спиралька, управляемая ручкой. Другим концом спиралька соприкасалась с полупрозрачным кристаллом. Механика управления аппаратом была и проста и сложна: надо было поймать на кристалле точку, куда проникали радиоволны. Хитрый прибор назывался детектором.

Начало иллюстрированной инструкции по пользованию автоматической телефонной связью.

Из книги «Список абонентов московской городской телефонной сети», 1939 г.

Усилителя на приемнике не было» звук еле слышался через наушники. Иногда волна пропадала, и мучительные поиски её начинались снова. Потели ушные раковины, иногда удары пульса в ушах заглушали звуки радиопередача.

Тем не менее и взрослые и дети жадно вырывали друг у друга наушники. «Хватит, ты уже наслушался», – говорила сестра. А я только начинал слушать или, вернее, слышать. Другие же, как мне казалось, слушали недопустимо долго. Томило любопытство: а что же они слышали? Но слушающий безмолвствовал, дабы собственной речью не затруднять восприятие.

Я любил слушать передачу «Радиопионер», а также почему-то «Рабочий полдень». Вечерами часто передавали оперы из Большого театра. Однажды на спектакле присутствовал отец. Мы заранее договорились, что он даст о себе знать, делая последний аплодисмент.

Пару наушников в тот вечер разделили надвое. Один взяла сестра, другой – я. Передавали «Руслана и Людмилу». Музыка была нам безразлична, лишь бы услышать отцовский хлопок. Людмила допела наконец свою бесконечную каватину, раздались аплодисменты. Закончились, но вот одинокий хлопок – отца! Нет, еще хлопок – уж это точно он. Вдруг еще два хлопка – один из них уже явно отцов. И так после каждой бравурной арии и по окончании каждой картины.

Отец вернулся поздно, мы встретили его ликующим «Слышали, слышали!» Не оперу мы, глупцы, слушали, а его хлопки.