Утро, полдень и вечер

— Я и говорю — украла газету. — Она пытливо посмотрела ему в глаза и продолжала — Это просто непорядочно с ее стороны. Она же знала, что сегодняшний номер меня особенно заинтересует. Мы весь день ничего не знали об этом ужасном пожаре, а она нарочно спрятала от меня газету и сама читала.

— О пожаре? — спросил он и сразу же понял, что допустил оплошность. Если бы он промолчал, то она, возможно, заговорила бы о чем-нибудь другом.

— Как, ты не знаешь о пожаре?

Ее голубые глаза по-прежнему подозрительно изучали его лицо.

— Сирена все выла и выла, словно город был охвачен пламенем, как Содом и Гоморра. А я молилась, Доминик. Я молила бога, чтобы это случилось. Я сама с радостью бросилась бы в огонь, лишь бы господь обрушил свой гнев на это логово порока, на это…

Она опустила голову, потом укоризненно посмотрела на племянника.

— Ты не мог не слышать сирену, Доминик,

Конечно, слышал, но ничего не видел. Не думаю, чтоб пожар был сильным.

— О да! И все же жертвы были. Я видела две санитарные машины с трупами.

Ее нервный тик можно было бы принять за озорное подмигивание, если бы не испытующий, неподвижный взгляд голубых глаз.

— Неужели ты не видел пострадавших?

— Ко мне действительно приходило несколько человек с незначительными повреждениями, но я про них уже забыл.

Эти глаза. Они так наблюдательны и вместе с тем так насмешливы.

— Сегодня у меня был долгий и тяжелый день, — сказал он.

— Сочувствую, милый Доминик. Ты видел шерифа? Несмотря на усталость, доктор так и подскочил на месте. Она все знает. Наверное, какой-нибудь разносчик газет кричал на улице про Гилли. Значит, она видела, как принесли газету? Но тогда она выбежала бы и взяла ее. И не обвиняла бы миссис Кленденнин в воровстве. Вряд ли она случайно упомянула о шерифе.

— Шерифа? А зачем он мне?

— Значит, ты его не видел. Ах, Доминик, как это жестоко с твоей стороны!

Он ничего не понимал, хотя изо всех сил пытался сообразить, чего она от него добивается.

— Ты еще вчера дал мне обещание.

Вчера? Он каждый день дает ей обещания и тотчас забывает про них, да она и сама почти всегда забывает.

— Ты сказал, что поговоришь с шерифом и потребуешь уволить этого ужасного Бэта.

Бэта? Ах да, вспомнил. Бэт Боллинг. Она обвиняла Бэта в том, что он обливал пикетчиков кислотой, когда грузовик с рабочими, не участвовавшими в забастовке, прорвался через баррикады. Черт побери, трудно уследить за ходом ее мысли.

— Он настоящий кровопийца. Его следовало бы на всю жизнь засадить в тюрьму и заставить читать священное писание! Сколько бед он причинил людям!

Серебряные браслеты на ее запястьях звенели, как тяжелые цепи или наручники. Что ж, пусть произнесет свою проповедь.

— Доминик, если этот человек не ответит за свои грехи, пусть знает, что его ждет страшный суд. Господь милосерд к тем, кто терпит муки на земле, но тот, кто живет в богатстве, будет мучиться в аду.

Она вздохнула, раздув ноздри и полузакрыв глаза, потом произнесла нараспев, словно в трансе:

— Господь не любит гордыни, лживых языков и рук, обагренных кровью невинных, злых сердец, греховных мыслей, лжесвидетелей и тех, кто сеет раздор среди братьев.

Присцилла открыла глаза и поискала взгляд племянника.

— Ты знаешь, Доминик, слова апостола: «Посеешь ветер…» И буря начнется — не сейчас, так потом.

Она дрожала всем телом, и все же в ее голосе не было ненависти. Доминик отказывался понимать подобное смирение.

— Это правда, тетя Присцилла, — вздохнул он.

Но беспокойство уже овладело им. Неужели опять надо хлопотать об устройстве ее в психиатрическую больницу? Он с болью подумал о бесконечных трудностях, которые с этим связаны: консультации у психиатров, оформление документов, расходы… То, что у него были права опекуна, отнюдь не решало всех проблем. Доход, получаемый Присциллой, обеспечивал ей скромное существование, но его едва ли хватит на оплату содержания в частной лечебнице, не говоря уже о дороге, непредвиденных расходах и убытке, который он, человек свободной профессии, понесет, оставив на время дела. Он так и не осмелился сказать Марте, во что обошлось лечение тетки в прошлый раз. А если бы сказал, упрекам не было бы конца. Шахтоуправление заплатило ему тогда так мало, что денег на жизнь едва хватило. Чтобы по-прежнему причислять себя к изысканному обществу тех, кто играет в гольф и ездит в «паккардах», приходилось заниматься частной практикой. Все эти трудные годы он едва сводил концы с концами, всецело завися от милости Юго-западного банка, и все же не злоупотреблял своим положением опекуна.

Острая жалость к Присцилле захлестнула его. Дель Бондио положил руки на ее худенькие плечи и ласково их погладил.

— Я не богослов, тетя Присцилла, но хотел бы спросить вас: разве Христос не призывал возлюбить врагов?

Присцилла крепко сжала губы.