Уцелевший

Тебя просто не существует. Ты — то самое дерево, упавшее в чаще леса, на которое всем положить.

Как бы ты ни напрягался, что бы ты ни делал, если этого никто не видит, твоя жизнь в итоге равна нулю. Ты — ничто. Nada.[7] Пустое место.

Ложные или правдивые, но подобные истины так и кишат у тебя в голове.

Ты понимаешь, что мы цепляемся за свое прошлое, потому что не доверяем будущему. Потому что нам трудно отказаться от собственных представлений о себе. Все эти взрослые дяди и тети, что играют в археологов на дворовых распродажах, ищут артефакты из детства, настольные игры, «Страну чудес», «Вопросы — ответы», они напуганы до смерти. Старый хлам превращается в священные реликвии. «Таинственное свидание». Хула-хупы. Мы ностальгируем по тому, что сами выбрасываем на помойку, — и все потому, что боимся развиваться. Взрослеть, меняться, сбрасывать вес, создавать себя заново. Приспосабливаться. Адаптироваться.

Именно это и говорит мне агент, пока я парюсь на тренажере. Он орет мне:

— Адаптируйся!

Все ускоряется, кроме меня и моего потного тела с его испражнениями и повышенной волосатостью. С моими родинками и желтыми ногтями на пальцах ног. И я понимаю, что я увяз в своем теле, которое — вот прямо сейчас — распадается на куски. Позвоночник как будто выкован из раскаленного железа. Руки болтаются, словно мокрые плети.

Поскольку изменение происходит безостановочно, поневоле задумаешься: может быть, люди хотят умереть, потому что смерть — это единственный способ покончить со всем окончательно и бесповоротно.

Агент орет мне, что как бы замечательно ты ни выглядел, твое тело — это всего лишь костюм, который ты надеваешь на церемонию вручения «Оскара», чтобы выйти на сцену в приличном виде.

Твое тело — просто приспособление.

Руки — чтобы принять Нобелевскую премию.

Губы — чтобы послать воздушный поцелуй ведущему ток-шоу.

И при этом ты должен выглядеть безупречно.

Где-то в районе сто двадцатого этажа тебя душит смех. Все равно ты его потеряешь. Свое тело. Ты уже его теряешь. Время поставить на карту все.

Вот почему ты говоришь «да», когда агент приносит тебе анаболические стероиды. Ты говоришь «да» сеансам загара в солярии. Электролиз? Да. Новые зубы? Да. Дермабразия? Да. Химический пилинг? Как утверждает агент, чтобы стать знаменитым, надо всегда отвечать только «да».

27

В машине, по дороге из аэропорта, агент показал мне свое лекарство от рака. Оно называется «химиопанацея». Идея такая, что опухоль просто рассасывается под его воздействием, говорит агент, открывает портфель и достает коричневый пузырек с темными капсулами внутри.

Это было чуть раньше, еще до того, как я познакомился с лестницей-тренажером, — в мою первую личную встречу с агентом, когда он встретил меня в аэропорту в Нью-Йорке. Еще до того, как он заявил мне, что я пока толстоват для того, чтобы стать знаменитым. До того, как меня превратили в продукт для выпуска на рынок. Когда самолет приземлился в Нью-Йорке, был уже поздний вечер. Ничего особенного. Темно. Все так же, как дома. Та же ночь, та же луна на небе, и агент — самый обыкновенный дядька в очках и с косым пробором.

Мы пожали друг другу руки. Вышли из аэропорта. Машина подъехала, мы уселись на заднее сиденье. Садясь в машину, он слегка приподнял брюки на коленях, чтобы не смялись стрелки. Костюм у него явно сшит на заказ. Он весь словно сшит на заказ.

Он весь — надежный и вечный. Я смотрю на него и испытываю то же чувство вины, что пробивает меня всякий раз, когда я покупаю товары, не предназначенные для повторного использования или не подлежащие переработке.

— Наше второе лекарство от рака называется «онкология», — говорит он и передает мне еще один коричневый пузырек. Мы с ним сидим на заднем сиденье. Машина просто отличная: черные кожаные сиденья, мягкая стеганая обивка салона. И идет даже плавнее, чем самолет.

Во втором пузырьке — тоже какие-то темные капсулы. Имеется и этикетка с названием. Все как положено. Агент достает из портфеля очередной пузырек.

— Это одно из лекарств от СПИДа, — говорит он. — Наше самое популярное. — Он достает и достает пузырьки. — Вот наше ведущее средство от туберкулеза для людей с невосприимчивостью к антибиотикам. А вот — от цирроза печени. От болезни Альцгеймера. От множественного неврита. От множественной миеломы. От рассеянного склероза. От риновируса, — говорит он, трясет пузырьки в руке, так что таблетки внутри гремят, и передает их мне.

Вирусепт, написано на одной этикетке.

Злокачестон, написано на другой.

Церебраспас.

Кохамор.

Полная абракадабра.

Все пузырьки — одного размера, из коричневой пластмассы, с белыми защитными крышечками «от детей» и этикетками одинакового дизайна.

Агент упакован в серый шерстяной костюм и оснащен только портфелем. Очки на носу, за очками — два карих глаза. Рот. Чистые ногти. Совершенно непримечательный дядька. Ничего выдающегося в нем нет, кроме того, что он мне говорит.

Он говорит: