Уцелевший

Голуби задержали полицию на пару секунд, и этого оказалось достаточно, чтобы толпа бесноватых футбольных болельщиков успела добраться до центра поля.

Полицейским пришлось отбиваться от разъяренных болельщиков, а я тем временем выхватил букет из рук у невесты.

Теперь я сижу в чужом доме, раскладываю корреспонденцию по конвертам, и мне хочется рассказать всем и каждому о своем великом побеге. Как я выбрался со стадиона. Как полицейские из оцепления схватились за свои баллончики со слезоточивым газом. Как рев толпы отдавался оглушительным эхом от крыши. Как я выхватил из рук у невесты букет белых цветов из искусственного шелка. Как слезы текли по ее щекам. Как я поднес белый букет, щедро политый лаком для волос, к пламени ближайшей свечи — теперь у меня был горящий факел, чтобы отбиваться от нападавших.

Держа перед собой этот факел из искусственных гладиолусов и жимолости, это оружие защиты, обжигавшее мне ладони, я спрыгнул с платформы и продрался сквозь толпу на поле. Пятидесятиярдовая линия. Сорокаярдовая линия. Тридцатиярдовая. Я пробиваюсь сквозь беснующуюся толпу — я, в своем белом смокинге и галстуке-бабочке. Маневрирую и увертываюсь, отклоняюсь назад, прорываюсь вперед, делаю спринтерские рывки и неожиданные повороты. Двадцатиярдовая линия. На бегу я разбрасываю вокруг себя горящие георгины, чтобы никто не подставил мне подножку. Десятиярдовая линия.

Десять тысяч взбешенных мужиков норовят сбить меня с ног.

Среди них много пьяных, но есть и настоящие профессионалы, хотя в отличие от меня никто из них не сидит так конкретно на лекарствах и стимуляторах.

Руки пытаются ухватиться за фалды моего белого смокинга.

Люди бросаются мне под ноги.

Это стероиды спасли мне жизнь.

А потом — гол.

Я пробегаю ворота и несусь к выходу с поля, к стальным дверям.

Мой факел уже прогорел почти весь, и я швыряю его через плечо. Протискиваюсь сквозь приоткрытую дверь, закрываю ее за собой и задвигаю засов.

Толпа бьется о дверь с той стороны, и у меня есть пара минут. В раздевалке нет никого, кроме гримерши. Мертвое тело агента лежит, накрытое простыней, на кушетке рядом с длинным столом, где закуски. Закуски не отличаются разнообразием: сандвичи с индейкой и свежие фрукты. Минералка в бутылках. Салат с макаронами. Свадебный торт.

Гримерша ест сандвич. Она кивает в сторону мертвого тела и говорит:

— Неплохо сработано.

Она говорит, что она тоже его ненавидела.

У нее на руке — золотой «Ролекс» агента.

Она говорит:

— Хочешь сандвич?

Я говорю: а они все с индейкой или есть с чем-то другим?

Гримерша передает мне бутылку воды и говорит, что у меня смокинг сзади горит.

Я говорю: как отсюда выйти? В смысле, наружу?

Вон в ту дверь, говорит гримерша.

Стальная дверь у меня за спиной сейчас сорвется с петель.

Пройдешь до конца по коридору, говорит гримерша.

Потом повернешь направо.

Выйдешь из двери с надписью ВЫХОД.

Я говорю: спасибо.

Она говорит, что остался один сандвич с паштетом.

Держа сандвич в руке, я выхожу через дверь, на которую указала гримерша, прохожу по коридору, поворачиваю направо, вижу дверь с надписью ВЫХОД.

Снаружи, на автостоянке, меня уже ждет красная машина с автоматической коробкой передач, Фертилити — за рулем, Адам — на переднем сиденье.

Я сажусь сзади и запираю дверцу. Говорю Фертилити, чтобы она закрыла окно. Фертилити переключает программы на радиоприемнике.

Толпа уже выбежала на стоянку, толпа несется на нас.

Их рожи уже совсем близко. Если плюнуть — не промахнешься.

А потом небеса разверзаются над стоянкой.

Великое чудо.

Белый дождь.

Манна небесная. Я клянусь.

Белый дождь льется сплошной стеной, толпа падает — скользит и падает, падает и растягивается на земле. Белые кусочки дождя попадают в машину, падают на обивку сидений, остаются у нас в волосах.

Адам с изумлением взирает на это чудо, что помогло нам бежать.

Он говорит:

— Это чудо.

Задние колеса буксуют, а потом машина срывается с места, оставляя за собой черный след.

— Нет, — говорит Фертилити и давит на газ, — это рис.

На длинной флаге, что тянется за дирижаблем вверху, написано: ПОЗДРАВЛЯЕМ и СЧАСТЛИВОГО МЕДОВОГО МЕСЯЦА.

— Зря они это, — говорит Фертилити. — Этот рис убивает птиц.

Я говорю ей, что рис, который убивает птиц, спас нам жизнь.

Мы уже выехали на улицу. А потом — на шоссе.

Адам оборачивается ко мне и спрашивает:

— Ты весь сандвич съешь?

Я говорю: он с паштетом.

Нам надо на север, говорит Адам. Он знает способ, как нам уехать, но машина выходит из Нового Орлеана только завтра утром. Он почти десять лет так ездил — по всей стране. Тайно. Без денег.

Убивая людей, говорю я.

— Отправляя их к Господу, — говорит он.

И Фертилити говорит:

— Заткнитесь. Оба.

Нам нужны деньги, говорит Адам. Нам надо поспать. И поесть. И он знает, где можно переночевать и разжиться деньгами. Он знает места, где у людей есть проблемы покруче наших.

Надо только немного приврать.

— Теперь, — говорит Адам нам с Фертилити, — у вас есть ребенок.

Нет у нас никакого ребенка.

— Ребенок смертельно болен.

Нет, наш ребенок не болен.