Уцелевший

— Ты, я надеюсь, не против, — говорит психолог, продолжая скрести. — Это было записано на сегодня у тебя в ежедневнике. Я просто пораньше приехала.

Отбеливатель плюс нашатырь равно смертельный газообразный хлор.

Слезы текут у меня по щекам, и я спрашиваю у нее: она получила мои сообщения на автоответчике?

Психолог дышит, по большей части, через сигарету. Должно быть, эти пары для нее — ничто.

— Нет, я вообще не пошла на работу. Сказалась больной, — говорит она. — А вся эта мойка-чистка действительно успокаивает. Там есть кофе и домашние булки. Я только что испекла. Может быть, сядешь пока и расслабишься?

Я говорю: разве ей не интересно узнать, что у меня случилось? Она не хочет меня послушать? Сделать заметки в своем блокноте? Вчера вечером мне позвонил убийца. Я всю ночь глаз не сомкнул. Меня выбрали следующей жертвой. Меня хотят убить. Но она почему-то совсем не торопится бросить щетку и бежать к телефону звонить в полицию.

Она говорит:

— Не волнуйся, — и макает щетку в раствор. — Вчера вечером коэффициент самоубийств резко поднялся. Собственно, я поэтому и не пошла на работу. Я бы просто не выдержала.

Так, как она чистит пол, его уже никогда не отмыть дочиста. Если с виниловой плитки счистить прозрачное глянцевое покрытие окислителем типа отбеливателя, то все. Писец. Пол станет пористым, так что грязь будет липнуть намертво, ее ничем уже не отдерешь. Но я не буду ей ничего говорить. Боже упаси. Она уверена, что делает большое дело.

Я говорю: и как же моя безопасность зависит от резко поднявшегося коэффициента самоубийств?

— А ты разве не понимаешь? Вчера вечером мы потеряли еще одиннадцать человек. Позавчера — девять. Третьего дня — двенадцать. Похоже, пошла лавина.

И что?

— При таком количестве самоубийств убийце, если он вообще существует, уже не надо никого убивать.

Она запевает песню. Может, смертельный газообразный хлор все-таки начал действовать. Она скребет пол в ритме песни, как будто танцует на четвереньках. Она говорит:

— Наверное, так нельзя говорить, но прими мои поздравления.

Я — последний из Церкви Истинной Веры.

— Ты — почти последний из тех, кто остался.

Я спрашиваю, а сколько осталось.

— В этом городе только один, — говорит она. — А вообще, по стране, пятеро.

Я говорю ей: давай поиграем в добрые старые времена. Давай откроем наш старый «Диагностический и статистический справочник по психическим расстройствам» и подберем мне какой-нибудь новый способ, чтобы сойти с ума. Ну давай. В память о прошлом. Доставай справочник.

Психолог вздыхает и смотрит на мое отражение, с лицом мокрым от слез, в луже грязной воды на полу.

— Послушай, — говорит она, — мне тут надо работу закончить. Тем более что ДСС потерялся. Уже пару дней как.

Она говорит, продолжая тереть пол щеткой:

— И не то чтобы я очень по нему скучаю.

Ну хорошо, ладно. Это были действительно трудные десять лет. Она потеряла почти всех своих подопечных. Она сломалась. Перегорела. Нет, сгорела дотла. В кремационной печи. Она считает себя законченной неудачницей.

У нее явный синдром так называемой приобретенной беспомощности.

— Тем более, — говорит она, яростно натирая пол в тех местах, где винил еще не испорчен, — я не могу вечно держать тебя за руку. Если ты соберешься покончить с собой, я все равно не смогу тебя остановить, и это будет уже не моя вина. По моим записям, ты вполне счастлив и приспособлен к жизни. Мы провели тесты. Так что у меня есть эмпирические доказательства.

Ядовитые пары разъедают глаза. Я хлюпаю носом, глотая слезы.

Она говорит:

— Убьешь ты себя или нет, это ты сам уже разбирайся, но прекрати меня мучить. Я пытаюсь как-то устроить собственную жизнь.

Она говорит:

— В Америке люди кончают с собой каждый день. И если ты лично знаешь некоторых из них, сама ситуация от этого не меняется.

Она говорит:

— Тебе не кажется, что пора уже и самому за себя подумать, своей головой?

34

Ходили слухи, что надо будет раздавить лягушку голыми руками. Съесть живьем дождевого червя. Чтобы доказать, что ты можешь повиноваться, как Авраам повиновался Богу, когда по приказу этого самого Бога пытался убить своего сына, тебе придется отрубить себе топором мизинец.

Вот такие ходили слухи.

А потом надо будет отрубить мизинец кому-то другому.

После крещения никто уже не возвращался в общину, так что никак нельзя было узнать, есть или нет у крещенных мизинцы. И нельзя было спросить у них самих, заставляли их или нет давить лягушек.

Сразу после крещения тебя сажали в грузовик и увозили из общины. Навсегда. Увозили в порочный, нечистый мир, где тебя уже ждало первое рабочее место — в большом внешнем мире со всеми его новыми восхитительными грехами. Работа зависела от результатов проверочных испытаний: чем лучше ты сдавал экзамены, тем лучше работа.

Некоторые задания можно было вычислить заранее.