Уцелевший

Мы учились, учились, учились. У нас не было ни минуты свободного времени. Столько всего надо было запомнить, удержать в голове миллион мелочей. Выучить наизусть половину Ветхого Завета.

Мы думали, что учение прибавит нам всем ума.

Но ума не прибавилось. Наоборот.

Мы все отупели.

Когда тебе нужно столько всего запомнить, у тебя просто нет времени, чтобы думать. Никто из нас не задумывался о том, каково это будет — всю жизнь убирать за чужими людьми. Каждый день, день за днем. Мыть посуду. Кормить чьих-то чужих детей. Стричь газоны. Весь день до вечера. Красить дома. Год за годом. Гладить простыни.

Ныне, и присно, и во веки веков.

Работа без конца и края.

Мы все так волновались из-за экзаменов, что никто не задумывался о том, а что будет потом, после ночи крещения.

Мы все так боялись, что сбудутся наши самые худшие страхи — давить лягушек, есть червей, распылять химикаты, таскать асбест, — что никто не задумывался о том, какой скучной будет наша жизнь, даже если мы выдержим все испытания и получим хорошую работу.

Мыть посуду — на веки вечные.

Чистить столовое серебро — навсегда.

Стричь газоны.

Повторить все сначала.

В ночь перед крещением мой брат Адам вывел меня на заднее крыльцо нашего отчего дома и постриг мне волосы. Во всех семьях в церковном округе, где были семнадцатилетние сыновья, в тот вечер им всем стригли волосы. Всех под одну гребенку.

В порочном и грешном внешнем мире это называется стандартизацией продукции.

Брат подсказал мне, что надо делать: ни в коем случае не улыбаться; стоять прямо и отвечать на вопросы четко и ясно.

Во внешнем мире это называется маркетингом.

Мать сложила мою одежду в большую сумку. В ту ночь мы все только делали вид, что спим.

В порочном и грешном внешнем мире, рассказывал брат, есть такие грехи, о которых Церковь даже не знает и поэтому не запрещает. Мне не терпелось скорее туда попасть.

Назавтра было крещение. И мы делали все, чего ожидали. И ничего больше. Мы уже приготовились, что сейчас нам придется рубить себе пальцы, а потом — пальцы ближних, но ничего не случилось. Нас ощупали, взвесили, осмотрели со всех сторон, поковырялись у каждого в заднем проходе, потом задали вопросы по Библии и домоводству, после чего велели одеваться.

Мы забрали свои сумки со сменой одежды, вышли из молитвенного дома и забрались в грузовик, который уже ждал снаружи.

Грузовик увозил нас в ночь, в порочный и грешный мир, и мы все знали, что больше уже никогда не увидим родных и друзей.

И никогда не узнаем своей оценки.

Даже если ты был уверен, что справился на «отлично», эта радость была недолгой.

Тебя уже ждала работа, которую выбрали для тебя.

И не дай Бог тебе когда-нибудь станет скучно и захочется большего.

Согласно церковному установлению, ты всю жизнь должен работать. Всю жизнь — одна и та же работа. Одно и то же одиночество. Ничто не изменится. Каждый день, день за днем. Вот — твой успех. Вот награда.

Стричь газоны.

И стричь газоны.

И стричь газоны.

Повторить все сначала.

33

Мы с Фертилити едем в автобусе на наше третье свидание, а сзади нас сидит парень и пытается шутки шутить.

Для июня явно жарковато — градусов восемьдесят, если не все девяносто, — все окна в автобусе открыты, и меня слегка мутит от запаха выхлопных газов. Виниловые сиденья нагрелись. Сидеть горячо, как в Аду. Это Фертилити предложила поехать в центр на автобусе. На свидание, сказала она. В центр. Сейчас, во второй половине дня, по городу ездят только безработные, или те, кто работает по ночам, или сумасшедшие с синдромом Тоуретта.

Это — то самое свидание, на которое ей пришлось меня пригласить, потому что она не ляжет со мной в постель и даже не поцелует меня — ни за что, никогда в жизни.

Парень, который сидит сзади нас, он совершенно обыкновенный. Такой неприметный. Просто парень в рубашке. Светлые волосы. На допросе с пристрастием я бы, наверное, добавил еще: уродливый. Я просто не помню. Автобус подходит на остановку у мавзолея каждые пятнадцать минут, и мы только что сели. Как обычно, мы встретились возле склепа 678.

Эту шутку я помню. Это старая шутка. Мы едем в автобусе, мимо проносятся городские дома, машины, припаркованные вдоль тротуара и между заборами, что разделяют участки владений, а этот парень, который сидит сзади нас, подается вперед, сует голову между спинками наших сидений и шепчет:

— Есть что-то трудней, чем провести верблюда сквозь игольное ушко?

Эти старые шутки — они живучие. Пусть они даже совсем не смешные, их все равно повторяют и повторяют.

Мы с Фертилити молчим, ничего не говорим.

А шутник шепчет:

— Застраховать жизнь сектанта из Церкви Истинной Веры.