Уцелевший

От Луки, глава двадцать вторая, стих тридцать четвертый:

«…как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня».

Автобус отъезжает от остановки.

Урод — самое подходящее слово для описания этого парня. Дегенерат. Жирный урод. Неудачник. В лучшем случае: жалкий. А так — попросту мерзкий. Жертва обстоятельств. Мой старший брат, старше меня на три минуты. Сектант из Церкви Истинной Веры.

Судя по языку жестов, насколько я его знаю по учебникам психологии, Фертилити жутко на меня злится, что я смеялся. Она сидит, положив ногу на ногу и скрестив лодыжки. Она смотрит в окно, как будто ей не все равно, где мы едем.

Согласно моему сегодняшнему расписанию, я сейчас должен натирать воском паркет в столовой. Чистить водосточные желоба. Приводить в порядок подъездную дорожку. В доме, где я работаю. Чистить спаржу для ужина.

Я не должен шляться по городу на свидании с очаровательной и сердитой Фертилити Холлис, даже если я убил ее брата, а она по ночам вожделеет к моему голосу по телефону, хотя вживую я ей противен.

На самом деле не важно, что я должен, а чего не должен. И не только я, но и каждый из уцелевших. Если судить по тому, чему нас учили в общине, во что мы верили с детства, мы все — испорченные и нечистые грешники.

Воздух в автобусе душный и влажный — воздух, смешанный с ярким солнечным светом и горящим бензином. Мимо проплывают цветы, посаженные в землю, розы, что должны пахнуть розами, красные, желтые и оранжевые, но даже если они и пахнут, этого все равно не почувствуешь. Машины движутся в шесть полос — непрерывно, как на конвейере.

Все, что мы делаем, — это неправильно и непотребно, потому что мы живы.

Возникает навязчивое ощущение, что ты не властен над собственной жизнью. Возникает навязчивое ощущение, что нас подталкивают туда — на Небеса.

Даже не то чтобы подталкивают. Мы никуда не идем. Скорее мы просто ждем. Дело только во времени.

Все, что я делаю, — это неправильно, и мой брат хочет меня убить.

Автобус въезжает в центр. Поток машин замедляется. Фертилити поднимает руку, дергает за шнурок звонка — дзинь, — автобус останавливается, и мы выходим у торгового центра. Искусственные мужчины и женщины в элегантной одежде стоят в витринах. Улыбаясь. Смеясь. Делая вид, что они замечательно проводят время. Но я знаю, что они чувствуют на самом деле.

На мне обычные брюки и рубашка в клетку, но это — рубашка и брюки того человека, на которого я работаю. Все утро я посвятил примерке: бегал наверх, переодевался, спускался вниз, где психолог пылесосила абажуры на лампах и бра, и спрашивал, как я ей нравлюсь.

Над входом в магазин — большие часы. Фертилити смотрит на них и говорит:

— Быстрее. Нам надо успеть до двух.

Она берет меня за руку, и рука у нее на удивление прохладная, прохладная и сухая — даже в такую жару, и мы заходим в торговый центр, где работает кондиционер, и товары лежат в открытую на столах или в стеклянных витринах, запертых на ключ.

— Нам нужно на пятый этаж, — говорит Фертилити. Она крепко держит меня за руку и тянет за собой. Поднимаемся на эскалаторе. Второй этаж. Товары для мужчин. Третий этаж. Товары для детей. Четвертый этаж. Молодежная мода. Пятый этаж. Женская одежда.

Из динамиков под потолком льется музыка. Ча-ча-ча. Два медленных шага и три быстрых. Перекрестный шаг и женский разворот под рукой. Фертилити меня научила.

Я совершенно не так представлял себе наше свидание. Ряды женской одежды на плечиках. Продавщицы, одетые по-настоящему стильно и элегантно, то и дело подходят и спрашивают: чем я могу вам помочь? Ну и что тут такого? Все это я уже видел.

Я говорю: она что, хочет здесь танцевать?

— Подожди, — говорит Фертилити. — Подожди.

Первое, что происходит, — запах дыма.

— Сюда, — говорит Фертилити и уводит меня в густой лес из длинных вечерних платьев.

Потом включаются сирены пожарной тревоги, люди бросаются к эскалаторам, бегут вниз по ступенькам, как по обычным лестницам, потому что эскалаторы остановились. Люди спускаются по эскалаторам, предназначенным для подъема, и в этом есть что-то неправильное — как будто они нарушают закон. Продавщица за кассой сгребает всю выручку в сумку на молнии и смотрит на покупателей, что столпились у лифтов, — стоят, нервно переминаясь с ноги на ногу, смотрят на индикаторы этажей, шуршат большими пакетами с покупками.

Сирена все надрывается. Дым сгущается — видно, как он клубится под потолком там, где горят лампочки.

— Не ждите лифтов, — кричит продавщица. — При пожаре лифты отключаются. Спускайтесь по лестнице.

Она бросается к ним сквозь лабиринт женской одежды на плечиках, крепко сжимая в руке свою сумку на молнии, и загоняет их в дверь с надписью ВЫХОД.

В торговом зале остаемся лишь мы с Фертилити, и тут свет мигает и гаснет.

В темноте и дыму. Гладкий атлас, шелковистый бархат, прохладный шелк. Рев сирены, все эти платья, шероховатая шерсть. Прохладная рука Фертилити в моей руке. И Фертилити говорит:

— Не волнуйся.

Маленькие зеленые таблички светятся в темноте. На табличках написано ВЫХОД.

Ревет сирена.

— Главное — не волнуйся, — говорит Фертилити.

Ревет сирена.