Утверждение правды

– Разберусь на месте, – улыбнулась Адельхайда, однако вместо ответной улыбки увидела кривую гримасу. – Время идет, Лотта, – посерьезнев, вздохнула она. – Будь все иначе, я бы не стала торопить события и рисковать, а следила бы за ними втихомолку, наблюдала бы за тем, что и как они делают, отработала бы эту версию спокойно и без лишних движений… Но посмотри, сколько произошло всего лишь за сутки. Что будет дальше? Я не знаю, и никто не знает. Быть может, больше уже ничего, а возможно, ситуация ухудшится. Уже сегодня люди заговорят о том, что объединение Империи вредит в первую очередь самому государству; богемцы шепчут о своей независимости, немцы – о ненужности богемцев у власти, а скоро скажут открыто, что такие не нужны на троне… Не ровен час, назреет открытый бунт, переворот…

– Ну, это ты хватила.

– Надеюсь, – серьезно отозвалась Адельхайда. – Однако ждать я сейчас не могу.

Из комнаты она вышла спустя минуту, тотчас свернув к лестнице, ведущей на первый этаж. Позади почудилась неясная тень, однако сейчас Адельхайда не была уверена в том, что действительно видела что-то, а не приняла за реальность собственные ожидания. Проверять свои предположения она не стала и двигалась вперед, не останавливаясь и не торопясь, не оглядываясь, пытаясь вслушиваться и злясь на то, что четче и громче всего слышит собственные шаги, а потому не может разобрать, звучат ли за спиною шаги одного или обоих ее внезапных недругов.

Эрвин и Матиас…

Эрвин фон Вангенхайм и Матиас фон Нейдгардт, которых все звали просто Эрвин и Матиас (а те, кому позволяли титул и положение, и того проще – «эти два оболтуса»). Наверное, их родовые имена помнили лишь прислуга, Император и пара-тройка человек, для которых это было обязательством по долгу службы. Ближе них к наследнику не был, кажется, никто – даже (или в первую очередь?) родной отец. Оба разъезжали за принцем везде, куда его отправлял Рудольф, вместе с ним возвращались в Карлштейн, где и проводили время (вместе же) так, что любому, самому бестолковому грешнику, становилось понятно истинное значение слова «праздность». Не раз наследник в их сопровождении покидал стены родового замка, не раз бывал в Праге без надзора отца и без иного сопровождения, кроме двух своих приятелей, и одна такая поездка даже завершилась серьезным и длительным внушением в императорских покоях, после которого все трое долго ходили притихшие, пристыженные, хотя в глазах все так же светилось плохо скрываемое веселье.

Рудольф, однако, в целом не возражал против их общения и не препятствовал их потехам; Адельхайда была убеждена, что причиной тому является только и исключительно неизменно ощущаемый престолодержцем надзор со стороны Сфорцы, капеллана, о котором всем и всё было известно, и Конгрегации вообще. Наверняка, если бы в окружении принца нашлись люди, еще более подверженные всем порокам юности, нежели эти двое, король с удовольствием вручил бы им сына именно в пику насаждаемой служителями Конгрегации благопристойности.

Сфорца в ответ на высказываемые Адельхайдой сомнения отмахивался, веля не обращать внимания на мелочи, и, наверное, он в чем-то был прав: вырастить из наследника монаха было бы ошибкой, и пускай лучше разгульная жизнь, если таковая случится, останется в воспоминаниях юности, нежели в неутоленных желаниях зрелого возраста, когда от будущего правителя потребуются обстоятельность, серьезность и незапятнанная репутация…

Пройдя через дальнюю дверь под пролетом лестницы, Адельхайда свернула во внутренний двор. Сейчас повсюду были люди, в любом закутке старого дворца можно было наткнуться на водоноса, кухонную прислугу или горничную одной из пострадавших дам, и лишь во внутреннем дворе, где сейчас молчала кузня, можно было рассчитывать на хотя бы временное безлюдье. Здесь стояла тишина, нарушаемая лишь доносящимися изредка голосами людей и лошадей из конюшни неподалеку да гоготанием гусей со стороны птичника.

Адельхайда остановилась чуть в стороне от угольного сарая подле кузни; за спиною изредка всплескивали в каменной чаше рукотворного пруда знаменитые богемские карпы, не позволяя услышать чьих-то шагов издалека, но теперь это было не столь важно: отсюда, скрытая тенью деревянной стены, она видела внушительную часть двора и часть дорожки, ведущей сюда от подсобной двери. Дорожка была безлюдна, двор пуст; миновало около полуминуты – десятки долгих мгновений, прежде чем меж стеной замка и приземистым строением кузни появились две фигуры, движущиеся неспешно, опасливо, озираясь при каждом шаге. Адельхайда отступила назад и в сторону, притиснувшись к стене угольного хранилища, затаив дыхание и жалея о том, что прежде, чем пуститься на эту авантюру, нельзя было переодеться в более удобную и давно уже более привычную мужскую одежду – бродить в таком виде по замку в эти дни было чревато: слишком много знакомых людей, слишком велика опасность быть узнанной, слишком нешуточные последствия при таком раскладе. Теперь при внезапных осложнениях платье будет опутывать ноги мешком…