Увечный бог. Том 2

Бадаль видела обращенные к ней лица, но не могла понять, что они выражают. И она едва помнила, какие слова произнесла только что. Опустив глаза, она увидела, что Сэддик кивает: он запомнил их все, будто сложил в мешок к остальным игрушкам. Когда он повзрослеет, то запишет эти стихи, каждую строчку, а однажды его – поэта, певца историй и повествователя песен – встретит незнакомец.

И пойдет искать павших.

Как новорожденное дитя, он пойдет искать павших.

Сэддик, ты не погибнешь здесь. Ты проживешь долгую, долгую жизнь. Откуда я это знаю? И кто та женщина, что спит в соседней комнате, – женщина, которая всегда тебя любила? Я хочу разглядеть ее, но не могу.

Мать продолжала кричать, но уже тише.

Сквозь молчаливую толпу двигался мужчина, и хундрилы расступались перед ним. Он вошел в шатер. Оттуда послышались всхлипы, а затем в мир прорвался звук, от которого у Бадаль заколотилось сердце. Тоненький, жалобный вопль.

Бадаль почувствовала, что рядом кто-то стоит. Подняв глаза, она увидела адъюнкта.

– Мама, ты должна вести детей.

– Ты правда думала, что я такое пропущу?

Бадаль со вздохом спустилась с дохлой лошади и взяла адъюнкта за руку.

Та отдернулась, будто ужаленная, и ошалело посмотрела на Бадаль.

– Не надо.

– Когда ты откроешься чувствам, Мама?

Адъюнкт попятилась и через несколько мгновений затерялась в толпе. Расступались ли хундрилы перед ней, Бадаль не видела.

– Есть мама в этой ночи, – прошептала она, – но звездам ее не видно почти…

Корик провел пальцем по деснам. Вынул изо рта, посмотрел – палец был в крови. Забавно, если подумать. Умираешь от жажды, как и все вокруг, но уже два дня пьешь свою кровь. Вытерев палец о штанину, Корик посмотрел на остальных.

Улыбка точно всех переживет. Ни один мужчина не решится это признать, но женщины во многом гораздо сильнее. Вполне объяснимо, впрочем.

Из носа в горло продолжала стекать кровь. Сколько бы Корик ни сглатывал, он никак не мог от нее избавиться. Вполне объяснимо. Шлюший дом. Я видел все, и мне хватило. Это лучше любого учителя, бесконечно нудящего об истории. Лучше любых мудрецов, пророков, агитаторов и повстанцев. Да, тех, кто потрясал кулаками против несправедливости и долбил ими в стены. Только стены-то были от тех ящиков, которые они сами себе построили и в которых поселились. Для многих весь мир был таким ящиком. Они даже не знали, что за его пределами есть жизнь.

А вот шлюхи знали. Можете смеяться, но посмотрите на них через призму лет, и ваше сердце кровью обольется. Женщина отдает свое тело, как мужчина – последний медяк: лишь когда отдать больше нечего. В глазах у шлюхи можно прочесть все, что мы творим друг с другом. Все.

Прошлой ночью Корик убил сослуживца. Такого же Охотника за костями, который пытался украсть пустой бочонок. Но Корик старался не думать ни об искаженном жаждой лице, ни о последнем вздохе умирающего. Нет, он думал о шлюхах.

Они могли воспитать меня в стыдливости, но не стали. И, боги помилуйте, теперь я об этом жалею. Может, тогда бы он понял, что́ заставляет товарищей раз за разом вставать, закидывать на плечи мешок со снаряжением, хоть под тяжестью сгибаются колени. «Малазанский солдат несет на себе все, что ему пригодится на войне» – так звучал девиз Дассема. А что, если войны нет? Что, если враг внутри? Что, если этот груз не на тебе одном, а на всем проклятом мире? Как быть тогда?