Увеличение

Ладно, один пустой кратер еще ни о чем не говорит. Пытаясь не растерять надежду, ведь кроме нее у меня ничего не было, я покинул дом и устремился к следующему. На улице ничего не изменилось. Это было к лучшему: только крики ужаса туристов заглушали мои мысли. И поделом им. Они что, думали, мы тут живем в раю?

Другой кратер был не такой глубокий. Я залез туда и сразу обвел взглядом открывшееся моему взгляду пространство. Даже кричать не стал – без этого было ясно, что внутри никого нет.

Разочарованно вздохнув, я выбрался наружу. Другой дом стоял ближе к тому месту, где Боссы пожирали туристов. Они дрыгали руками, шумели, но никто не мог им помочь. Я видел, как объевшиеся Боссы падали на землю и не могли больше двигаться, видел, как киллеры сдавали свои позиции, будто эта возня не была достойна их внимания. Юнцы и старики превращались в гной. Туристов стало меньше, но совсем они не исчезли. Я оказался прав: так просто от них не избавиться, потому что увеличивались они в геометрической прогрессии. Стоило только моргнуть.

Мне не было страшно приближаться к ним, потому что мною двигало одно желание: найти выживших горожан. И оно, кажется, было настолько правильным, что, ведомый им, я не имел права бояться.

В третий кратер я вошел почти беззвучно. И, кажется, это было ошибкой.

– Что тебе тут надо? – недружелюбно встретили меня.

Голос показался незнакомым, но когда старик Уоррингтон вышел навстречу, преграждая мне путь, я тотчас его узнал. Вместе с ним вышел еще один, моложе, клокотание которого я слышал, когда зашел. Я подумал, что это, должно быть, его племянник.

– Разрушил все и думаешь, что имеешь право заваливаться сюда? – старик Уоррингтон от возмущения, видимо, не сразу нашел, что сказать мне.

– Я все исправлю, – горячо пообещал я. Но Уоррингтон точно не тот, кто может мне поверить. Он даже не попытается сделать это, но я не мог его винить.

– Вон из моего дома! – крикнул его племянник и запустил в меня пустой банкой, которая стукнулась о пол и разбилась на осколки. Мне было неприятно.

Чувство, что меня облили помоями, поднялось в груди. Я почувствовал себя, как в тот раз с Ленни, когда Уоррингтон сказал нам то, что мы, конечно, заслужили, но что никто не дерзнул высказать нам в лицо. Уоррингтон же окропил нас позором. Таким же позором обтекал сейчас я. В первый момент я хотел убежать. Просто сорваться с места, вернуться в убежище Дру и, как страус воткнув голову в песок, больше никому не показываться на глаза. Но что-то, что появилось во мне недавно, что-то, что больше никогда не позволит мне быть прежним, помогло мне остаться на месте. Помогло поднять голову и сказать ему, глядя в глаза:

– Почему вы такой злой?

Он насупился и посмотрел на меня.

– Почему-почему… – сварливо произнес он, – потому что я не злой, а честный. Только наше лживое общество принимает честность за злость и ты, как его горе-начальник, мне лучше скажи: отчего оно так?

Его племянник молчал, но выглядел так, будто был полностью солидарен с ним.

– Только кому нужна такая ваша правда? – произнес я.

Помнится, я и сам видел ложь в каждом встречном. Но сейчас, когда встречных больше не было, а был лишь раскаленный воздух и обжигающие воспоминания о мирной жизни, я наконец-то понял, что дружелюбие, увиденное мной, могло и не быть ложью. В городе, в достатке, в безопасности, что им, а точнее, нам, было делить? И кого ненавидеть?

Возможно, во мне говорило чувство вины, но какая теперь разница?

– Видимо, не тебе, паршивец, если ты не понимаешь, что ты разрушил всё то, что мы с Дедом так кропотливо создавали.

– Вы… были с Дедом? – спросил я, опустив то, что свою вину я осознаю даже лучше, чем он может думать.

– Не с самого начала, разумеется, – фыркнул Уоррингтон, – столько прожить я не мог бы, но… – пауза, следующая за «но» была достаточно длинной, чтобы я напрягся, – но я помогал ему с основными… э-э-э… порядками.

Я ждал продолжения.

– Экзамены в школе, предназначение, охрана недвижимых – это все мои идеи, – продолжал старик, – но методы Дед выбрал более мягкие. А я говорил ему, что его вера в лучшее – до поры до времени! Появится тот, кто испортит то, что держится на честном слове. Принуждение, штрафы, наказания – то, что предлагал я. Путь лживой вежливости – то, что выбрал Дед. За что и поплатился, – зло выплюнул он.

– Все было не так, – покачал головой я.

Неужели я, правда, считал, что законы Деда – строгие?!

Уоррингтон хмыкнул.

– А как же еще? Он заврался, вы все заврались! «Здравствуйте, пожалуйста, благодарю», – кривляясь, передразнил он, – тьфу! Смотреть противно. Зато я один был верным себе – я говорил, как есть, не лебезя, не боясь, не притворяясь. И сейчас говорю: проваливай! Ты был полезен только тем, что подтвердил мою теорию, больше ты ни на что не годен.

Его слова должны были меня обидеть, зацепить, но все, что я чувствовал, уходя, была ясность. Я ошибался, ненавидя их всех. Я ошибался, желая полной свободы. Я ошибался, разрушив все то, что было полезно. Наконец-то мои глаза перестали быть по-детски закрытые, и я прозрел.

***