Увертюра к смерти

— Я не стал бы этого делать, сэр, — сказал Аллен. — Как бы там ни было, мы должны выяснить обстоятельства исчезновения оружия.

— Я потрясён случившимся и не боюсь в этом признаться.

— Конечно, я вас понимаю. Кстати, я привёз с собой кольт, чтобы показать вам. Вы не против, если я схожу за ним? Я пройду к машине прямо отсюда.

Он вышел через французское окно, которое скорее напоминало дверь, и вернулся с портфелем, из которого вынул пистолет, завёрнутый в шёлковый носовой платок.

— На самом деле уже нет необходимости во всех этих предосторожностях, — говорил Аллен, разворачивая платок. — Мы пытались обнаружить на нем отпечатки пальцев, и у нас ничего не получилось, хотя мой эксперт по отпечаткам привёз в своём чемодане поллаборатории. Оружие было тщательнейшим образом исследовано. Очевидно, оно было протёрто после того, как было установлено.

Он положил револьвер в коробку. Тот точно вошёл в углубление в зеленой байковой подбивке.

— Кажется, подходит, — сказал Аллен.

— Сколько выстрелов из него сделано? — спросил Джоуслин.

— Три, — ответил Аллен.

— Первые два я сделал в 1917 году, — сказал Джоуслин, — но клянусь Богом, к третьему я не имею никакого отношения.

— Надеюсь, что в конце концов мы все узнаем, кто сделал это, — сказал Аллен. — Это вы написали “ЗАРЯЖЁН”, сэр?

— Да, — сказал Джоуслин, — а что такого? После паузы, длившейся не больше десятой доли секунды, Аллен ответил:

— Это просто установленный порядок, сэр. Я собирался спросить, всегда ли крышка коробки была закрыта?

— Конечно.

— Вы не против, сэр, если я возьму коробку с собой? На ней могут быть отпечатки. Но боюсь, что ваши горничные слишком хорошо знают своё дело.

— Я надеюсь, с Божьей помощью вы найдёте что-нибудь. Возьмите его. Знаете ли, меня до смерти беспокоит вся эта история. Настоящее оскорбление, черт возьми, что этот проклятый убийца…

Дверь открылась, и в комнату вошёл Генри.

— Вот мой сын, — произнёс Джоуслин.

* * *

Из окна своей комнаты Генри видел, как к дому подъехала машина. С того момента, как он, обнаружив пропажу в кабинете отца, разбудил его и рассказал о случившемся, Генри больше был не способен рассуждать логически, оставаться спокойным или делать что-либо. Ему пришло на ум, что сейчас он находится в точно таком же состоянии, как вчера вечером, когда стоял за кулисами, ожидая поднятия занавеса. Он позвонил Дине и договорился встретиться с ней у неё дома и теперь, в ожидании встречи, уныло слонялся по дому. Периодически он пытался подбодрить отца, который, на первый взгляд, спокойно воспринял его сообщение, но тем не менее был сильно потрясён. Он также спрашивал себя, что делать с Элеонорой, когда та появится. Вернувшись из церкви, она прошла прямо к себе в комнату, и слуги сообщили, что у неё болит голова.

Когда Джоуслин сошёл вниз, чтобы встретиться с Алленом, Генри почувствовал себя ещё неуютней. Он решил, что его отец нагородит много лишнего про эту историю с револьвером, потом почувствует, что запутался, и в конце концов вспылит. Генри представил себе, как этот человек из Скотленд-Ярда, в соответствии со своими дурными манерами типичного полицейского, сидит на краешке стула, не сводя с его отца жёстких, нечеловеческих, внимательных глаз, а его лицо непроницаемо.

“И он непременно в котелке и в этих жутких ботинках, — думал Генри. — Мамонт бюрократии”.

В конце концов он не выдержал и тоже спустился в кабинет.

Подходя к двери, он слышал громкий голос отца, который, как ему показалось, протестовал против чего-то. Генри открыл дверь и вошёл.

— Вот мой сын, — сказал Джоуслин.

При виде Аллена первой мыслью Генри было, что это какой-то незнакомец, а может быть, даже один из друзей Джоуслина, приехавший с визитом в такое неподходящее время. Он видел перед собой очень высокого, хорошо одетого человека, державшегося с достоинством.

— Это господин Аллен, — представил Джоуслин. — Из Скотленд-Ярда.

— О, — сказал Генри.

Пожимая руку Аллену, Генри почувствовал себя совсем юным и неопытным рядом с этим крупным человеком. Они сели. Следующим ощущением Генри было, что он уже видел Аллена раньше. Он поймал себя на том, что рассматривает Аллена так, как можно рассматривать карандашный рисунок. Причём этот рисунок, который мог вполне принадлежать Дюреру[8] , был сначала сделан острым твёрдым карандашом, а затем на него был нанесён тонкий слой иссиня-чёрного и охры.

“Вельможа, превратившийся в монаха, — подумал Генри, — но сохранивший некоторые забавные воспоминания”.

Он пытался найти причину этого впечатления, которое даже больше походило на воспоминание. Очертания глаз, разлёт бровей, упрямый лоб — все это он раньше уже видел.

— Генри! — раздался резкий голос отца. Генри осознал, что Аллен уже некоторое время что-то говорит.

— Прошу прощения, — сказал он. — Боюсь, что я не… Очень прошу меня извинить.

— Я только спрашивал, — повторил Аллен, — не могли бы вы нам помочь в этой истории с кольтом. Ваш отец говорит, что он был в этой коробке на прошлой неделе. Нет ли у вас на этот счёт иной информации?

— Пистолет был здесь в пятницу в пять часов пополудни.