Увертюра к смерти

— Я не стал бы этого делать, сэр, — сказал Аллейн. — Как бы там ни было, мы должны выяснить обстоятельства исчезновения оружия.

— Я потрясен случившимся и не боюсь в этом признаться.

— Конечно, я вас понимаю. Кстати, я привез с собой кольт, чтобы показать вам. Вы не против, если я схожу за ним? Я пройду к машине прямо отсюда.

Он вышел через французское окно, которое скорее напоминало дверь, и вернулся с портфелем, из которого вынул, пистолет, завернутый в шелковый носовой платок.

— На самом деле уже нет необходимости во всех этих предосторожностях, — говорил Аллейн, разворачивая платок. — Мы пытались обнаружить на нем отпечатки пальцев, и у нас ничего не получилось, хотя мой эксперт по отпечаткам привез в своем чемодане пол-лаборатории. Оружие было тщательнейшим образом исследовано. Очевидно, оно было протерто после того, как было установлено.

Он положил револьвер в коробку. Тот точно вошел в углубление в зеленой байковой подбивке.

— Кажется, подходит, — сказал Аллейн.

— Сколько выстрелов из него сделано? — спросил Джоуслин.

— Три, — ответил Аллейн.

— Первые два я сделал в девятьсот семнадцатом, — сказал Джоуслин, — но клянусь Богом, к третьему я не имею никакого отношения.

— Надеюсь, что в конце концов мы все узнаем, кто сделал это, — сказал Аллейн. — Это вы написали «ЗАРЯЖЕН», сэр?

— Да, — сказал Джоуслин, — а что такого?

После паузы, длившейся не больше десятой доли секунды, Аллейн ответил:

— Это просто установленный порядок, сэр. Я собирался спросить, всегда ли крышка коробки была закрыта?

— Конечно.

— Вы не против, сэр, если я возьму коробку с собой? На ней могут быть отпечатки. Но боюсь, что ваши горничные слишком хорошо знают свое дело.

— Я надеюсь, с Божьей помощью вы найдете что-нибудь. Возьмите его. Знаете ли, меня до смерти беспокоит вся эта история. Настоящее оскорбление, черт возьми, что этот проклятый убийца…

Дверь открылась, и в комнату вошел Генри.

— Вот мой сын, — произнес Джоуслин.

2

Из окна своей комнаты Генри видел, как к дому подъехала машина. С того момента как он, обнаружив пропажу в кабинете отца, разбудил его и рассказал о случившемся, Генри больше был не способен рассуждать логически, оставаться спокойным или делать что-либо. Ему пришло на ум, что сейчас он находится в точно таком же состоянии, как вчера вечером, когда стоял за кулисами, ожидая поднятия занавеса. Он позвонил Дине и договорился встретиться с ней у нее дома и теперь, в ожидании встречи, уныло слонялся по дому. Периодически он пытался подбодрить отца, который, на первый взгляд, спокойно воспринял его сообщение, но тем не менее был сильно потрясен. Он также спрашивал себя, что делать с Элеонорой, когда та появится. Вернувшись из церкви, она прошла прямо к себе в комнату, и слуги сообщили, что у нее болит голова. Когда Джоуслин сошел вниз, чтобы встретиться с Аллейном, Генри почувствовал себя еще неуютней. Он решил, что его отец нагородит много лишнего про эту историю с револьвером, потом почувствует, что запутался, и в конце концов вспылит. Генри представил себе, как этот человек из Скотленд-Ярда, в соответствии со своими дурными манерами типичного полицейского, сидит на краешке стула, не сводя с его отца жестких, нечеловеческих, внимательных глаз, а его лицо непроницаемо.

«И он непременно в котелке и в этих жутких ботинках, — думал Генри. — Мамонт бюрократии».

В конце концов он не выдержал и тоже спустился в кабинет.

Подходя к двери, он слышал громкий голос отца, который, как ему показалось, протестовал против чего-то. Генри открыл дверь и вошел.

— Вот мой сын, — сказал Джоуслин.

При виде Аллейна первой мыслью Генри было, что это какой-то незнакомец, а может быть, даже один из друзей Джоуслина, приехавший с визитом в такое неподходящее время. Он видел перед собой очень высокого, хорошо одетого человека, державшегося с достоинством.

— Это господин Аллейн, — представил Джоуслин. — Из Скотленд-Ярда.

— О, — сказал Генри.

Пожимая руку Аллейну, Генри почувствовал себя совсем юным и неопытным рядом с этим крупным человеком. Они сели. Следующим ощущением Генри было, что он уже видел Аллейна раньше. Он поймал себя на том, что рассматривает Аллейна так, как можно рассматривать карандашный рисунок. Причем этот рисунок, который мог вполне принадлежать Дюреру,[8] был сначала сделан острым твердым карандашом, а затем на него был нанесен тонкий слой иссиня-черного и охры.

«Вельможа, превратившийся в монаха, — подумал Генри, — но сохранивший некоторые забавные воспоминания».

Он пытался найти причину этого впечатления, которое даже больше походило на воспоминание. Очертания глаз, разлет бровей, упрямый лоб — все это он раньше уже видел.

— Генри! — раздался резкий голос отца.

Генри осознал, что Аллейн уже некоторое время что-то говорит.

— Прошу прощения, — сказал он. — Боюсь, что я не… Очень прошу меня извинить.

— Я только спрашивал, — повторил Аллейн, — не могли бы вы нам помочь в этой истории с кольтом. Ваш отец говорит, что он был в этой коробке на прошлой неделе. Нет ли у вас на этот счет иной информации?

— Пистолет был здесь в пятницу в пять часов пополудни.