Увядание

– Однажды я был уверен, что умру, – рассказывает он. – В детстве. У меня был сильный жар. Помню, что отец сделал мне укол. Какая-то экспериментальная вакцина, которую он сам и создал. Она не помогла, мне стало еще хуже.

Я не могу ему этого сказать, но меня бы не удивило, если бы Распорядитель Вон использовал собственного сына в качестве лабораторной крысы для своих извращенных опытов.

– Я провел в горячке много дней, – продолжает Линден. – То бредил, то приходил в сознание. В этом ощущении зыбкой полуреальности все вокруг казалось страшным, и я не мог заставить себя проснуться. Но откуда-то издалека до меня доносился голос отца и лечащих врачей. Они звали меня: «Линден! Линден, не уходи. Постарайся открыть глаза». Помню, что никак не мог принять решение. Не знал, хочу ли вернуться и жить в мире, где каждого ждет неминуемая смерть. Кто-то не очнется от лихорадки, кого-то заберут ночные кошмары.

Прервав томительную паузу, уточняю:

– Но ты все же вернулся.

– Да, – отвечает он и тихо-тихо добавляет: – Но не по собственной воле.

Его пальцы сплетаются с моими. Ладонь у него теплая и влажная. Меня накрывает огромная волна, но я ей не сопротивляюсь. Это жизнь. Спустя некоторое время понимаю, что стискиваю его руку так же крепко, как он сжимает мою. Так мы и лежим – два крохотных умирающих человечка посреди рушащегося мира. Нас засыпает осенними листьями, словно его обломками.

Живот Сесилии потихоньку растет. Большую часть времени она вынуждена лежать в кровати, и, по словам слуг, на ее характере такой режим сказывается не лучшим образом.

Однажды днем я лакомлюсь мороженым в вафельном стаканчике и разглядываю плавающих в пруду карпов. Вдруг краем глаза замечаю, что ко мне со всех ног несется один из слуг. Подбежав, он упирает руки в колени, стараясь отдышаться.

– Пойдем! Скорее! – с трудом говорит он. – Тебя зовет леди Сесилия. Что-то срочное.

– С ней все в порядке? – спрашиваю я.

По его виду можно подумать, что кто-то умер. Мотает головой. Сам не знает. Как во сне протягиваю ему мороженое и бросаюсь к двери. У лифта меня уже ждет Габриель со своей магнитной картой. Оказавшись наверху, несусь в спальню Сесилии, стараясь не думать о том, что с ней повторится история Роуз и я найду ее кашляющую, задыхающуюся, всю в крови.

Сесилия сидит на кровати, подперев спину подушками. Между пальцами ног кусочки ваты – чтобы не смазать лак. Потягивая через соломинку клюквенный сок, она мне непринужденно улыбается.

– Что стряслось? – спрашиваю я, еле переводя дыхание.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит она.

– Что?

– Вам-то с Дженной хорошо. Поди, весело без меня время проводите.

Обиженно надувает губы. Ее живот похож на маленький воздушный шарик. Срок у нее небольшой – всего четыре месяца, – но я, в отличие от нее, знаю, что Линден готов на все, лишь бы не потерять еще одного ребенка. Он с нее буквально пылинки сдувает. Наверное, она вполне еще может позволить себе игру в мини-гольф или поплавать в подогреваемом бассейне с кристально чистой водой, а ей вместо этого приходится сидеть в четырех стенах.

– Чем вы занимаетесь весь день? – интересуется она.

– Развлекаемся вовсю, – огрызаюсь я, не в силах поверить, что переволновалась из-за такой ерунды. – Едим сладкую вату и кувыркаемся на батуте. Жалко тебе нельзя выходить.

– А еще что делаете? – спрашивает она и похлопывает рукой по матрасу рядом с собой, не спуская с меня жадных глаз. – Нет, постой. Лучше расскажи мне о чем-нибудь другом. Что у тебя был за приют?

Ну, конечно, она думает, что я выросла в приюте. Другого она не знает.

Сажусь на кровати поудобнее, скрестив по-турецки ноги, и откидываю с ее лба прядь волос.

– Я выросла не в приюте, – начинаю я. – Я выросла в городе. В большом городе, где живут миллионы людей, а дома такие высокие, что, когда пытаешься рассмотреть, где они заканчиваются, кружится голова.

Сесилия слушает меня как завороженная, и я рассказываю ей о паромах и о рыбе, которую нельзя есть, поэтому ее ловят из спортивного интереса и сразу же отпускают. Себя я в эти истории не включаю. Их главными героями становятся двойняшки, брат и сестра, живущие в доме, где всегда кто-нибудь играет на пианино. В рассказах участвуют мятные леденцы, родители и детские сказки. Одеяла, все как одно, пахнут шариками от моли и немножко любимыми мамиными духами, но только с той стороны кровати, к которой подходит мама, чтобы поцеловать детей на ночь.

– Они все еще там? – спрашивает Сесилия. – Выросли, наверное?

– Выросли, – успокаиваю я ее. – Но однажды на их дом налетел ураган, и их унесло далеко-далеко друг от друга. Поэтому больше они не вместе.

– Их унесло друг от друга? Ураганом? – недоверчиво переспрашивает она. – Глупость какая-то.

– Клянусь, так все и было.

– Но они остались в живых?

– Уж не знаю, хорошо это или плохо, – говорю я. – Но оба они живы-здоровы и ищут друг друга.

– А что их родители? – продолжает она.

Беру ее опустевший стакан со столика рядом с кроватью.

– Принесу тебе еще что-нибудь попить, – предлагаю я.

– Даже не думай. Не твоя это работа.