Увидеть Мензоберранзан и умереть

Сразу после утренней службы, ею завладевала сестра Изабелла, уделяя ей, как вновь прибывшей, больше внимания. Но добившись слаженного пения хора, она, как потихоньку шепнули ей сестры хористки, теперь выбирала, кто из них будет солировать. Дело в том, что в середине месяца листопада в обители, ежегодно, проводился праздник в честь святого Асклепия. Длился он всю седьмицу и каждый день этой праздничной недели, шло торжественное богослужение на которое съезжались все прихожане и почитатели святого. Считалось, что именно в эти дни Асклепий являет чудеса исцеления. В это, благословенное для деревни, время в гостинице не хватало мест и в каждом доме ютилось по несколько постояльцев. Как-то сестра Изабелла распустив сестер после распевки, оставила Нику, объявив ей, что именно ее она выбрала петь соло. Так и получилось, что репетиции на хорах вместе с дополнительными занятиями с сестрой Изабеллой, затягивались с завтрака и до обеда. После, Ника была занята в больнице, огороде, или саду и не всегда ей удавалось выбраться в скрипторий. Но если это, все же, удавалось она, заходя туда, непременно здоровалась, даже если там, в это время, никого не было. Просто Ника знала, что Режина слышит ее, чувствует, что ли. Иногда Режина выходила, садилась на свое место позади Ники и молча сидела все то время, что Ника работала, переписывая с книг рецепты или выискивая в философских трудах древних, упоминания о Зуффе. И как только Ника, поднималась и прощалась с ней, она поднималась и уходила тоже. Как-то раз, захлопнув томик который читала, Ника со вздохом, откинулась на деревянной скамейке и обернулась. Сестра Режина, как всегда, сидела за пюпитром в кабинете напротив.

— Позволишь мне кое о чем спросить тебя? — Ника устала так, что не хотелось двигаться.

Окна закрыла глухая осенняя мгла, мерно стуча в них холодным дождем — Почему ты здесь?

Режина долго сидела молча, не шевелясь, пока Ника зябко кутаясь в тонкий плащ, уговаривала себя подняться и уйти. Потом подняла голову, словно на что-то решившись. Ее лицо по прежнему было скрыто капюшоном, открывая лишь округлый подбородок и полные губы.

— Я знала одного священника: жалкое, никчемное существо. Он тревожил меня, а я не могла понять почему. Им помыкали все, кто хотел и кроме презрения он не вызывал ничего. Он был так безволен, что никому, ни в чем не мог отказать, — бесстрастным голосом рассказывала Режина. — Мир ничего не потерял бы, лишившись его, никто бы не заметил его исчезновения. Когда над ним потешались, осмеивали его, бранили, он только улыбался, качая головой. Его, просто, не замечали. Однажды, изгоняя беса, которого я напустила на одну девку, он своей кровью изничтожил его. А перед смертью, истекая кровью, лишь бормотал свои молитвы, да улыбался блаженной улыбкой. Я стояла и спокойно смотрела, как он умирает, досадуя на то, что умирает он слишком быстро. Не знаю, получил ли он, столь вожделенную им благодать, но с миром, после его ухода, что-то случилось. Мир стал другим. Люди той деревни сделались злее и ожесточеннее, их шутки стали грубы и говорили они только о деньгах и прибытке, а за миску похлебки могли убить. Они вдруг перестали доверять друг другу и тут вовсе не было моей вины. Просто больше не существовало того, к кому можно было прийти и излить душу с тем, чтобы тебя просто выслушали, а не осмеяли, изругали или принялись навязывать свои советы. Кто мог жить не оглядываясь на блага и говорить о всякой глупости, а глупостью было все то, что не имело отношения к звонкой монете и корове. Оказалось, мир многое потерял, лишившись этой незамутненной души, которую он имел мужество сохранить и давал поддержку другим, тем кто издевался над ним. С тех пор раскаяние стало моим горьким хлебом.

На звоннице храма зазвонил колокол, призывая монахинь к вечерней службе.

— Если захочешь, я буду молиться за него, — прошептала Ника и ей пришлось напрячь слух, чтобы различить, в полной темноте, тихий шепот Режины:

— Его имя, это моя истерзанная душа. Я не могу назвать тебе его.