Увидеть Венецию и… (диалог с Иосифом Бродским)

«Мы виляли и петляли, как угорь, по молчаливому городу, нависшему над нами, пещеристому и пустому, похожему на широкий коралловый риф или на анфиладу необитаемых гротов. Гондола шла абсолютно беззвучно. Было что-то явно эротическое в беззвучном и бесследном ходе ее упругого тела по воде – похожем на скольжение руки по гладкой коже того, кого любишь. Из-за нас гондола, наверно, стала чуть тяжелее, и вода на миг раздавалась под нами лишь затем, чтобы сразу сомкнуться. В сущности, речь шла об эротизме не полов, а стихий, об идеальном союзе их одинаково лакированных поверхностей».

Наш гондольер – весьма рослый парень, ему приходится нагибаться всякий раз, когда лодка проплывает под аркой моста. Но он не обращает на это неудобство никакого внимания и под тихий плеск воды без умолку рассказывает о зданиях, мимо которых мы проплываем. Почти каждое из них – исторический памятник: на большинстве домов висят таблички с упоминанием о том, что здесь жил и творил какой-нибудь знаменитый человек. Вот тут в уединении писал свои труды Ромен Роллан, здесь сочинял музыку Альбинони, а в этом палаццо останавливался плейбой Казанова – непрестанная головная боль венецианских властей.

Пока мы скользим по узким каналам, стоит небывалая тишина. Она нарушается лишь певучим голосом гондольера и едва слышным аккомпанементом воды. Их гипнотический дуэт и непрестанно бликующая рябь на водной поверхности вводят меня в транс: я впадаю в оцепенение и даже не фотографирую – в руках и голове блаженная тяжесть. Наверняка, именно так чувствовали себя путники, услыхавшие далекое пение сирен.

Но вот мы огибаем угол очередного здания, и внезапно пространство перед глазами расширяется почти до безграничности – ощущение, будто раздвинули оперный занавес и на нас обрушилась иллюзорная безмерность сценической площадки, умело созданная задником и декорациями. Вместе с пространством на нас обрушивается и мощный гул этой оживленной части города: мы наконец-то медленно вплываем в Canale Grande – главный канал Венеции! Наш триумфальный выход на большую сцену, нашу сольную партию торжественно подхватывает великолепный хор палаццо, музыкальное же сопровождение обеспечивает скрипичная группа лодок и контрапунктные басы пароходных гудков. Гондольер во весь голос запевает Torna a Surriento, а величественная лига моста Риальто до бесконечности протягивает в воздухе кульминационную ноту песни, соединяя звуковой дугой противоположные берега канала…

***

«Церкви, я всегда считал, должны стоять открытыми всю ночь; по крайней мере Мадонна делл'Орто – не столько потому, что ночь – самое вероятное время душевных мук, сколько из-за прекрасной Мадонны Беллини с Младенцем. Я хотел высадиться там и взглянуть на картину, на дюйм, отделяющий Ее левую ладонь от подошвы Младенца. Этот дюйм – гораздо меньше! – и отделяет любовь от эротики. А может быть, это и есть предел эротики. Но собор был закрыт…»

Церкви в Венеции – это свет и бесконечная радость, торжество духа и праздник земной жизни. Огромные каменные здания соборов легки и полетны. Несмотря на свои исполинские размеры, они не давят на человека ни снаружи, ни изнутри, не действуют на него устрашающе, не призывают к аскетизму – они словно приглашают к совместному полету.

В венецианский храм стоит зайти хотя бы для того, чтобы полюбоваться на картины и стенные росписи старых мастеров – Тициана, Донателло, Тинторетто, Каналетто, Тьеполо. Их произведения на библейские сюжеты лучезарны и до бесконечности чувственны: человеческое тело в них возносится на пьедестал в той же мере, в коей воспевается мир высших ценностей. Святые, вышедшие из-под кисти венецианских мастеров, столь же беспредельно эротичны, сколь и отрешенны от мирской суеты. Такого откровенного слияния эротики и духовной устремленности в небеса больше, пожалуй, нигде не отыщешь. Так же как и благоухания живых лилий, что стоят в огромных вазах на полу столь любимой Бродским церкви Мадонна дель Орто.