Узелки на шерстяной нити (СИ)

Уже смеркалось. Скакать к замку Беллем на ночь глядя было безрассудством, рассудили Назир и Гисборн. Робин только удивлялся, как Гисборн может так хладнокровно рассуждать - ему казалось, что еврейка Сара, исчезнувшая вместе с Марион, была помощнику шерифа далеко не безразлична. Да если бы ему дали свободу, он бы рванул спасать Марион несмотря на ночь, несмотря на бурю, несмотря на все препятствия. Гисборн – трус, подумал Робин, безуспешно пытаясь справиться с путами: на ночь его связали и привязали к дереву понадежнее.

Бежать! Более всего были невыносимы разговоры, которые вдруг завели с ним эти двое. Сперва Назир стал доказывать, что то, чем занимались ребята Робина, не так уж дурно в конечном счете. Робин не слишком удивился, когда Гисборн стал горячо возражать – удивился больше тому, что именно говорил помощник шерифа.

- Они ничем не лучше террористов, - заявил Гисборн. – Они – угроза обществу.

- Я рад, что ты так говоришь, - неожиданно серьезно ответил Назир. – Я уж боялся, что ты тут окончательно вжился в образ помощника шерифа, Дитрих.

- Я и есть помощник шерифа, придурок! - рявкнул Гисборн, потом внезапно замолчал и озадаченно уставился на Назира. – Нейсс?

- Хвала Господу Авраама, Исаака и Иакова, как говаривала моя матушка, - расхохотался Назир. – Наконец вспомнил. А то все «сарацин» да «сарацин».

- Давай спать, - прервал его Гисборн, не желая, видимо продолжать беседу. Оба скоро заснула, а Робин все ворочался, не в силах поверить, что Назир – Назир, подумать только! – выражается почти как евреи.

***

- Если мы тут застрянем, придется есть летучих мышей, - вслух размышляла Сара. Проход, по которому они с Марион ползли, сначала был узок, потом вдруг расширился, так что можно было почти не пригибаться даже высокой леди Лифорд, не говоря уже о малорослой Саре. Но весь последний ярд потолок стал опять опускаться на головы, и скоро девушкам пришлось пригнуться совсем низко.

Стены слегка фосфорецировали – какие-то фосфоросодержащие вещества были в почве, думала Сара, вот их и нанесло на стены в виде осадка. Проход не содержал никаких ответвлений, что, конечно, значительно облегчало задачу. Они пробирались тут уже, казалось, целую вечность – саднили и ныли все мышцы, но обе девушки из гордости не признавались в чудовищной усталости.

- Почему ты так уверена, что это проход в Ноттингемский замок? – решилась спросить Марион, когда проход вдруг снова расширился.

- А куда еще он может вести? Из леса, из старой заброшенной башни, которая могла быть только форпостом древних оборонительных сооружений… - ответила Сара, проползая последний узкий кусочек и выпрямляясь. Она не признавалась даже себе, что как-то долговато они ползут, если проход действительно ведет в Ноттингем.

Но когда они оказались в почти круглом каменном мешке, в который откуда-то сбоку лилась струя неяркого света, уверенность Сары возросла. Это точно замок, а замком может быть только Ноттингем. Ну, может создатели прохода вынуждены были огибать какое-то препятствие, а может и не одно – поэтому проход получился таким длинным.

Правда, воздух тут казался посуше, чем в Ноттингеме, подумалось Саре. И сухой пыли было больше.

- Тебе пока отсрочка… - пробормотала Сара, укладываясь рядом с рухнувшей в полном изнеможении Марион. – Если попробуешь чудить или полезешь обратно – будет хуже.

Но у Марион явно сил оставалось только на то, чтобы пробормотать что-то невразумительное в ответ и провалиться в сон. Да и у самой Сары сил было немногим больше. Она улеглась у стены, свернувшись клубком – «теплопотеря во сне более существенна, чем во время бодрствования», услышала она, засыпая, голос Гая. А когда рядом только каменные стены и … ну не враг, но почти, становится совсем холодно, мысленно пожаловалась ему Сара. А наяву ей бы и в голову не пришлось жаловаться Гаю.

***

Очень холодно в полуразрушенном замке. Летучие мыши, и те перебрались из донжона в остатки подсобных помещений – цитадель замка Беллем веяла могильным холодом и печалью даже на них.

Барон Саймон де Беллем холода не чувствовал. Пальцы его, длинные и бледные, продолжали перелистывать страницы книги, а глаза скользили по строчкам – он был словно автомат, заведенный раз и навсегда, обреченный на существование, которое никак нельзя было назвать жизнью.

Пустыня… вся его жизнь – пустыня, и ничего удивительного, что то единственное дорогое, что у него было в жизни, он утратил тоже в пустыне. За чем погнался? За призраком, фантомом, за несбыточным?

Тонкие пальцы барона провели по странице – пергамент гладок и нежен, и словно сам ласакается к его руке. Как кожа любимого существа… как шелковистые волосы цвета ореховой скорлупы. Я вернулся, сказал себе Саймон, снова сосредотачиваясь. Я вернулся сам и я верну тебя. Свое прошлое, свое будущее, свое дыхание, самое жизнь…