Узелок на память (Фельетоны)

Содержание первого тома, излагающего события 1949 года, таково. Непонятый новатор, то есть сам Мироедов, подает в отставку. Консерваторы — в составе всего ученого совета Института льна — облегченно вздыхают. Новатор пишет жалобу в главк министерства о том, что консерваторы не оценили его опытов в сосудах Митчерлиха и расправились с ним, «как короли с капустой». Главк посылает в Торжок своего специалиста И. И. Якубцова, который очень внимательно разобрался в конфликте и вполне обоснованно стал на сторону ученого совета.

«Врет Якубцов! — надрывно кричит Миролюбов в письме к министру. — Митрофанушка из главка не способен понять творческих дерзаний новатора. Прошу забраковать материалы Якубцова!»

— Жив Курилка! — восклицают рядовые сотрудники министерства.

А министр поручил расследование двум своим заместителям. Те в течение двух недель изучают вопрос и устанавливают:

«За время своей работы в институте т. Мироедов К. П. не дал льнопроизводству ничего полезного и не оказал никакой помощи колхозам в повышении урожайности».

Сюжет второго тома, отображающего действия и переживания героя (сиречь Мироедова) в 1950 году, усложняется. Круг отрицательных персонажей становится еще шире. Теперь Мироедов занимает пост старшего научного сотрудника Прибалтийской льняной опытной станции. Но работать ему положительно некогда. Его девиз: «Ни одного дня без строчки!» Он строчит в Верхневолжские областные организации и шельмует весь коллектив Института льна. Обком партии создает специальные комиссии по расследованию жалоб и отводит его заявления как клеветнические.

Параллельно Мироедов бьет челом министру и обливает грязью Главк в целом и его руководителей в особенности. По указанию министра создаются комиссии из авторитетнейших представителей сельскохозяйственной науки. На заседания вызывается сам Кузьма Порфирьевич. Ему оплачивают проезд, командировочные и прочие расходы. Но все комиссии, по мнению героя автобиографической эпопеи, принимают «преступно-клеветнические решения».

Мироедов заваливает сугробами писем редакции центральных газет, ВЦСПС и другие инстанции.

«В министерстве сидят преступники в лице… (имярек)». «Группа лжецов и очковтирателей министерства». «Министерство встало на путь обмана»… Такова фабула третьего тома мироедовских сочинений, относящегося к событиям 1951 года.

Язык эпистолярной эпопеи не менее оригинален, чем ее содержание. Он изобилует неповторимыми по своей живописности метафорами: «сателлиты и подхалимы пускают воду на свою крупорушку», «унтеры от науки допускают лживые и криминальные заключения, а чиновники в шинели — преступные постановления», «комиссия разбирается в льне, как свинья в апельсине», отсюда и «бандитизм в науке»…

Полторы сотни писем только в одно министерство! Тридцать девять жалоб лично в адрес министра! Сколько же драгоценного времени, нервов и здоровья отнял этот распоясавшийся склочник у советских работников!

В нашей стране ни одна жалоба трудящегося не остается без внимания. Пользуясь высокими правами советского гражданина, Мироедов три года безнаказанно шельмует честных советских людей, облеченных доверием народа, и целые учреждения.

…Дочитываешь его собрание избранных сочинений, в которых один «положительный герой» противопоставляется «толпе лжецов и консерваторов», и перед глазами отчетливо встает законченный образ озлобленного клеветника.

Пускай же эти строки, посвященные бесконечным мироедовским пасквилям, явятся их эпилогом.

Палка в колесе

В это лучезарное июльское утро известное шишкинское полотно «Рожь» поблекло бы в сравнении с натуральной картиной воронежской степи. Омытые жемчужной росой, тучные нивы кланялись спелым колосом восходящему дневному светилу.

— Раззудись, плечо!
Размахнись рука!.. —

затянул песню своего земляка Алексея Кольцова комбайнер Иван Воронов. Ее подхватил Васятка — помощник Воронова и первый тенор Острогожского района.

На их месте даже молодой петух рассыпался бы соловьиными трелями. Они вели с совхозной усадьбы новехонький самоходный комбайн, сверкавший красками и лаками. Васятка чистым носовым платком смахнул пылинки, севшие на узорчатые вензеля заводской марки, и вдохновенно продекламировал:

— Красноярский завод комбайнов!

— Пускай попробует теперь потягаться с нами Антон Пеньков! — самодовольно заметил Воронов. Сказал и… язык прикусил.

Комбайн с треском осел на правый борт и остановился как вкопанный. Васятка полетел с мостика вверх тормашками, описав в воздухе замысловатую кривую. Лежа на земле, он увидел, как что-то огромное и круглое со свистом пронеслось под откос.

— Ва-а-сят-ка, ты живой? — послышался растерянный голос Воронова. — Беда! Колесо соскочило…

Приподнимаясь и ощупывая бока, помощник комбайнера философски изрек:

— Кабы знал, где упасть, — соломки бы подстелил…

Воронов с Васяткой, кряхтя и поминая отнюдь не лестным словом красноярский завод, катили колесо в гору.

По счастью, мимо проезжал на мотоцикле комбайнер Николай Палладин. Днем раньше он получил такую же машину и перегнал ее на поле у Зеленого Яра.