Ужас

– О, нет, в провинции, давным-давно, лет десять назад… – пробормотал Кош.

Он слышал, что голос его звучит фальшиво, и прибавил, чтобы сгладить странное впечатление, произведенное его словами:

– Я только что начинал писать в маленькой местной газете, около Лиона… Преступление, довольно банальное, наделало шуму только в округе… Помню, что в парижских газетах о нем даже не упоминали.

На этот раз он ясно почувствовал, что глаза всех трех устремлены на него, и его охватил такой ужас, что ноги у него подкосились и он должен был прислониться к стене, чтобы не упасть.

– Ну, вы, кажется, видели достаточно для вашей статьи, – сказал пристав. – Но, черт возьми, имея такие воспоминания, вы должны были бы быть немного хладнокровнее… Вы страшно бледны.

– Да… Я чувствую, что я, должно быть, правда, очень бледен… У меня вдруг закружилась голова… Это сейчас пройдет…

– Ну, идемте, – ответил пристав, указывая ему дорогу, и прибавил вполголоса, обращаясь к своему помощнику:

– Все на один образец, эти журналисты! Они все всегда видели «более страшное», но когда они очутятся лицом к лицу…

Кош ничего не расслышал, но, видя, что пристав что-то тихо говорит своему помощнику, указывая на него глазами, он решил, что выдал себя, и обреченно подумал: «Уже?.. Какой я дурак!..»

Проходя по комнате, он взглянул на себя в зеркало. Лицо его отражалось в нем так же, как и вчера, но сегодня оно показалось ему гораздо бледнее, круги под глазами были темнее, судорога, кривившая губы, более зловещей, и ему почудилось, что таким должен быть приговоренный к казни, когда палач тащит его на эшафот.

Он закрыл глаза, чтоб не видеть больше себя, и вышел из комнаты неуверенными шагами, согнув плечи и стуча зубами.

Хладнокровие вернулось к нему только на улице. Свежий ветер разом разогнал страшные призраки. Он улыбнулся своему страху и сказал, садясь в экипаж.

– Положительно, я отвык от таких зрелищ. Извините меня, я вел себя позорно… Непозволительно…

– Полноте! Это дело привычки.

Экипаж, запряженный старой клячей, медленно катился по неровной мостовой. Солнце, ненадолго проглянувшее, опять скрылось. Все начинало окутываться серенькой дымкой. Пошел снег, сначала легкими пылинками, затем крупными, тяжелыми хлопьями, медленно падающими посреди тишины пустынной улицы.

Кош и его спутник молчали, оба погруженные в свои размышления. Кош протер рукой стекло кареты и посмотрел на мостовую, на дома и на падающий снег. Ему очень хотелось спросить у пристава о его впечатлении, но из чрезмерной предосторожности он не решался заговорить первым. Наконец, почувствовал, что такое упорное молчание может показаться подозрительным, он спросил:

– В сущности, какое у вас мнение об этом деле? Обыкновенное ли это убийство с целью грабежа, или нужно искать более сложные, более отдаленные причины?

– Если вы хотите точно знать мою мысль, я вам скажу, что с самого начала я оставляю кражу в стороне. Конечно, я не стану уверять, что все осталось в целости; я даже убежден, что некоторые вещи, может быть, деньги, были похищены… Но это только для виду.

– То есть как это для виду?

– Очень просто, преступники постарались сделать мизансцену, чтобы сбить с толку полицию.

«Однако! – подумал Кош. – Неужели я попал на второго Лекока? Если так, то мне не повезло!» И прибавил громко:

– Это интересно! Признаюсь, мне и в ум не пришло такое соображение. Таким образом, задача представляется очень сложной…

– Для поверхностного наблюдателя – да. Но для меня, сталкивавшегося в течение моей двадцатилетней карьеры со всевозможными типами, привыкшего разбираться в самых запутанных интригах, – это другое дело. Одним словом, если бы у меня спросили мое мнение, я бы сказал: «Человек, прекрасно знакомый со всеми привычками старика, вошел в дом, завладел бумагами, которые были ему или необходимы, или могли его компрометировать…»

– Как? – воскликнул Кош, страшно заинтересованный. – Бумаги? Простые бумаги? Вы думаете?..