Ужас

Вокруг головы крови почти не было, но затылок и плечи утопали почти в застывшей кровяной луже. С бесконечными предосторожностями он взял в руки голову и приподнял ее: рана широко раскрылась, подобно ужасным губам, из которых вытекли несколько капель крови. Большой сгусток прилип к волосам и тянулся, следуя движению головы. Он тихо опустил голову. Она сохранила и в смерти выражение беспредельного ужаса. Глаза, еще блестевшие, пристально куда-то смотрели. Свет электрической лампы зажигал в них два огонька, около которых Онисим Кош различал два маленьких изображения, бывших его изображением. В последний раз зеркало этих глаз, видевших убийц, отражало человеческое лицо. Смерть сделала свое дело, сердце перестало биться, уши – слышать, последний крик замер на этих судорожно искривленных губах… Это остывающее тело никогда более не затрепещет ни от ласки, ни под гнетом страдания.

Внезапно между этим мертвецом и им встал другой образ: трио с бульвара Ланн. Он ясно увидел маленького человека с голубым свертком, раненого с его полузакрытым глазом и страшным лицом и рыжеволосую женщину. Он услышал опять резкий и наглый голос, говоривший: «Это нужно смывать, но не вытирать». И вся драма показалась ему страшно ясной. В то время, когда женщина караулила, оба негодяя, взломав замки, поднялись в первый этаж, где, как они знали, находятся ценности. Старик внезапно проснулся и начал кричать; тогда они бросились на него; он, чтобы защититься, схватил бутылку и, ударяя ею наугад, ранил в лоб одного из нападавших. Судя по пролитой крови и перевернутой мебели, борьба длилась еще несколько минут. Наконец, несчастный прислонился к своей постели; тогда один из убийц схватил его за ворот рубахи, на которой остались красные следы его пальцев, и повалил на спину, в то время как другой одним ударом перерезал ему горло. Затем начался грабеж, лихорадочные поиски денег, бумаг, ценных вещей, потом бегство.

Онисим Кош повернулся, чтоб резюмировать в своем уме всю картину. На столе стояли три стакана с остатками вина. Совершив злодеяние, убийцы, видно, не сразу скрылись, уверенные в своей безопасности, они еще выпили. Затем они вымыли руки и ушли.

Внезапное бешенство овладело репортером. Он сжал кулаки и пробормотал:

– О, гадины! Гадины!

Что ему теперь делать? Идти за помощью? Звать? К чему? Все уже кончено, все бесполезно. Он стоял неподвижно, растерянный, весь поглощенный ужасом виденного и пережитого. И вдруг он мысленно последовал за убийцами. Они ему представились сидящими в каком-нибудь чулане, делящими добычу и перебирающими окровавленными пальцами украденные вещи. И опять он прошептал:

– Гадины! Гадины!

Им овладело непреодолимое желание отыскать их и увидеть не ликующими и свирепыми, какими они, вероятно, были рядом с этим трупом или за этим столом, а бледными, разбитыми, дрожащими от страха, на скамье подсудимых, между двумя жандармами. Он вообразил себе их отвратительные лица в тот момент, когда им будут читать смертный приговор, представил их шествие на гильотину при бледном свете раннего утра. Закон, сила, палач показались ему великими, грозными и справедливыми. Потом вдруг, внезапным поворотом мысли, этот закон, эта сила, эта карающая рука представились ему жалкими фантошами – марионетками, над которыми смеются преступники. Полиция, не способная охранить безопасность жителей, не умеет даже поймать преступников. Хотя она изредка и останавливает кого-нибудь, но это делается наугад, когда случай помогает ей. Но на одного пойманного негодяя сколько безнаказанных преступлений! Хорошая полиция должна располагать не глупыми силачами, а тонкими умами, настоящими артистами, людьми, смотрящими на свою службу скорее как на спорт, чем на ремесло. Если только преступник не сделает какого-нибудь грубого промаха, он уверен в своей безнаказанности. Человек, не оставляющий за собой улик, может совершенно спокойно грабить и убивать. Раз преступление открыто, полиция находит жертву, стараясь узнать ее жизнь, рассматривает бумаги. Если убийца не имел никакого важного отношения к своей жертве, то после нескольких месяцев поисков и после того, как следователь засадил в тюрьму какого-то несчастного, причастность и виновность которого наконец опровергнута, дело сдается в архив, а преступники, поощренные удачей, продолжают свою работу каждый раз все более смелые и неуловимые, так как промахи полиции научили их искусству не давать себя накрыть.