Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Как ужасно! – посочувствовал де Гранден, будто она призналась в ужасном грехе.

– Да, мать Мартина в течение последних шести месяцев питается только овощами, – поддержала одна из сиделок, толстая, краснощекая девушка. – Она ела столько же мяса, как и любой из нас, но внезапно она отвернулась от него, и… о, миссис Мартина!

Смотрительница поднялась со стула, согнувшись, и выражение на ее лице оправдало восклицание девушки. Лицо ее побледнело, губы обнажили оскал, как у рычащего животного, глаза, казалось, выступили из орбит, обратившись к испуганной девушке. Мне показалось, что не только ярость, но что-то вроде отвращения и страха выражаются в ее пылающих глазах, когда она произнесла низким, страстным голосом:

– Мисс Босуорт, что я делала и что сейчас делаю, не ваше дело. Пожалуйста, не вмешивайтесь в мои дела!

На мгновение воцарилось молчание за столом, но французу удалось спасти ситуацию замечанием:

– Tiens, мадам, пыл новообращенного всегда выше, чем у новорожденного. Буддист, который не ест мяса от своего рождения, не настолько силен, чтобы защищать свой рацион, как недавно преобразованный европейский вегетарианец!

Мне же, когда мы вышли из столовой, он признался:

– Очаровательный обед, весьма интересный и поучительный. Теперь, мой друг, отвезите меня сразу домой. Я хочу взять собаку у сержанта Костелло.

– Что? – недоверчиво ответил я. – Вы хотите одолжить…

– Совершенно верно. Собаку. Полицейскую собаку, если хотите. Думаю, мы используем животное этой ночью.

– Ладно, – согласился я.

Работа его подвижного ума была мне неведома, и я знал, что расспрашивать бесполезно.

Вскоре после захода солнца мы вернулись в спрингвиллский приют с большой и абсолютно не дружелюбной полицейской собакой, предоставленной нам местным полицейским, разделившим с нами машину.

– Если хотите, поговорите с мсье Джервэйзом, – велел мой компаньон, когда мы остановились перед домом для младших детей. – Пока вы это делаете, я привяжу этого прекрасного зверя в дортуаре, где малыши будут спать, – так, что он не сможет достать никого из своих маленьких соседей по комнате, но сможет легко поспорить с кем-либо, кто попытается войти. Рано утром мы придем за ним, чтобы он не успел укусить никого из обслуживающего персонала, кто войдет в общежитие по законному делу. Что касается других… – он пожал плечами и приготовился отвести огромное животное в спальное помещение.

Его программа отлично работала. Мистеру Джервэйзу не о чем было говорить со мной по этому делу, и я понял, что он испытывал большую ненависть к де Грандену. Вновь и вновь он заверял меня, почти со слезами на глазах, что он не имел ни малейшего намерения подслушивать, когда его обнаружили перед дверями кабинета, но что он действительно пришел в поисках карандаша. Ему надо было составить отчет, а все инструменты находились в его кабинете, которым мы завладели. Его протесты были настолько серьезными, что я оставил его в убеждении, что де Гранден поступил с ним несправедливо.

На следующее утро я не знал, что и думать. Добравшись до приюта задолго до рассвета, мы с де Гранденом вошли в общежитие для младших, поднялись по лестнице на второй этаж, где малыши спали, и вывели ужасную собаку, которую француз привязал десятифутовой толстой стальной цепью к крепкому штырю, вбитому в пол. Опрос среди персонала дал информацию о том, что никто не посещал дортуар после того, как мы ушли, так что не нашлось никого из приютских, кто бы мог что-то сделать. Тем не менее, на полу рядом с собакой лежал рваный квадрат белого льна, почти разжеванный диким зверем, который мог быть вырван, например, из ночного халата или пижамы. А когда суперинтендант Джервэйз появился в кабинете, чтобы поприветствовать нас, правая рука его была перевязана.

– Вы ранены, мсье? – спросил де Гранден с наигранной заботой, глядя на перевязанную руку суперинтенданта, глаза которого бегали.

– Да, – ответил тот, виновато подкашливая. – Да, сэр. Я… я вчера очень неудачно порезался разбитым стеклом в моей квартире. В окне, должно быть, была сломана задвижка, стекло разбилось, и…

– Совершенно верно, – дружелюбно согласился француз. – Они ужасно кусаются, эти разбитые оконные стекла, правда?

– Кусаются? – отозвался Джервэйз, глядя на того с удивленным и несколько испуганным выражением. – Я не совсем понимаю вас… о, да, я понял, – он слабо улыбнулся. – Вы имеете в виду порез.

– Мсье, – торжественно уверил его де Гранден, когда Джервэйз встал, чтобы уйти, – я имел в виду именно то, что я сказал. Не больше и, конечно же, не меньше.

– Что теперь? – спросил я, когда мы вышли из офиса, а сбитый с толку суперинтендант – за нами.

– Non, non, – раздраженно отвечал он. – Я не знаю, что и думать, друг мой. Одна вещь указывает один путь, другая – другой. Я похож на моряка, заблудившегося в тумане. Идите к машине, друг мой Троубридж, и к нашему первоклассному и столь достойному союзнику. Тем временем я зайду в прачечную.