Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

Сентябрьская луна безмятежно висела в темно-синем небе; легкий бриз с залива шелестел ветками кленов; из центра города слабо доносился приглушенный грохот ночных троллейбусов и случайные крики переругивающихся водителей такси. После сумасшедших выстрелов француза ранняя осенняя ночь казалась охваченной тишиной, она давила на наши барабанные перепонки, словно осязаемый звук. И подобно посетителям пустой церкви, мы молча производили поиски, общаясь только тихим, приглушенным шепотом. От дома до изгороди, на лужайке, у розовых клумб и теннисного корта мы продолжали искать, просматривая каждый квадратный дюйм земли, заглядывая под розовые кусты и в заросли рододендрона, и даже перевернули оцинкованную железную мусорную корзину, которая стояла у выхода из кухни. Никакого укрытия, чтобы защитить даже крысу, мы не оставили неисследованным. Но мы не обнаружили ни признаков, ни следов ужасной твари, которая заглядывала в окно смотровой. Мы продолжали охоту, пока восточное небо не сделалось бледным, с розовыми, жемчужными и аметистовыми полосками, пока дребезжащие молочные тележки не сломали ночную тишину ранним утренним звоном.

– Добрый утро, дохтур де Гранден, – сержант Костелло встал со своего места в смотровом кабинете, когда мы с де Гранденом вошли. – Звиняйте, что я пришел так рано, особливо, что знаю, что вы до завтрака, – он широко улыбнулся. – Но вот в чем дело, сор. Тута на этой улице было маленькое славное убийство. Я был бы счастлив, если б вы были любезны дойти до дома профессора Колиско и посмотреть вокруг, пока врач коронера не заберет его в морг для вскрытия.

– Убийство? – глазки де Грандена внезапно сверкнули. – Вы говорите: убийство? Друг мой, вы меня радуете!

– Да, сор, я знал, что вам будет приятно услышать об этом, – рассудительно ответил ирландец. – Будем идти в дом сразу, сор?

– Да, конечно, непременно, – согласился де Гранден. – Троубридж, друг мой, вы же будете столь любезны, чтобы сопроводить нас туда, правда? Поедемте, поспешим в дом мсье Колиско и понаблюдаем за тем, что сможем увидеть.

Его глазки мерцали, когда он говорил.

– Умоляю вас, умоляю прекрасную Нору сохранить большой завтрак до нашего возвращения. Mordieu, я уже чувствую, что мой аппетит достиг гигантских размеров!

Через две минуты детектив, де Гранден и я спешили к отдельно стоящему коттеджу, где Урбан Колиско, в свое время профессор психологии Варшавского университета, проводил годы своей жизни в статусе политического беженца.

– Скажите, друг мой Костелло, – спросил француз, – как умер этот мсье Колиско?

– Хм, это волнует всех нас, – признался детектив. – Все, что мы знаем об этом – от Мерфи, который проходил неподалеку сразу после полуночи там, где жил старый тип, и он увидал черте-что. Огни сверкали в нижней части дома. Когда Мерфи остановился, чтобы узнать, что это было, он подумал, что слышал, как кто-то крикнул два раза. А потом все смолкло. Мерфи – хороший парень, сор. Я знаю его, парниша восемнадцати лет, он сделал то, че я ожидал от него. Пошел, постучал в дверь, когда не получил ответ, сломал дверь. Там был, конечно, чертов ад.

– О? – ответил де Гранден. – И что же наблюдал превосходный Мерфи?

– Много чего, – лаконично ответил Костелло. – Через минуту вы увидите это.

Внутри дома Колиско была странная тишина, которой сопровождается посещения старухи с косой. Следуя телефонным инструкциям, офицер Мерфи стоял в дверях, не позволяя никому войти внутрь. Поэтому сцена в маленькой, плохо освещенной гостиной оставалась такой же, как и несколько часов ранее. Как и большинство диких студентов, Колиско считал свой дом просто местом для сна, еды и хранения книг. Комната с пола до потолка была уставлена простыми стеллажами, которые провисали под тяжестью увесистых фолиантов на всех известных языках. Груды других книг, неспособных найти жилье на полках, были рассеяны по полу. Грубо сколоченный стол-скамья и замусоренное неопрятное бюро, также заваленные книгами, стояли между двумя маленькими окнами.

Между скамьей и бюро плашмя на спине лежало тело профессора Колиско, глядящее на небрежно побеленный потолок вытаращенными глазами. Одетое в потрепанный халат и грязную пижаму, тело было отвратительно даже для медика, которого не удивишь неприглядностью фаз смерти. Колиско был крайне истощен, и смерть еще усилила эту худобу. Его голова с соломенно-белыми волосами откинулась назад, гротескно нагнувшись в одну сторону; клочковатая белая борода торчала вверх, а нижняя челюсть безвольно отвисла, и язык свешивался изо рта. Любой врач, солдат или гробовщик – любой человек, чьи дела обычно связаны со смертью, – не мог не распознать ее признаков. Этот человек был мертв, и он был таким в течение уже семи часов.

– Бож-Матыр! – невольно помолился Костелло, войдя в комнату. – Будете ли вы смотреть вокруг, соры?