– Убить его бедное больное тело, а затем уничтожить его юную, чистую душу! – мягко перебил француз. – Это не о живых, о которых я так много думаю, но о мертвых. Могли бы вы пожертвовать его покоем в могиле, когда он потеряет свою жизнь из-за вас? Могли бы вы лишить его мирного сна до рассвета Великого Божьего Завтра?
– О-о-о! – крик, раздавшийся из ее искривленных губ, был похож на вопль потерянной души. – Вы правы, – это его душа, которую мы должны защитить. Я тоже убила бы ее, как моя душа была убита ночью на болотах. О, сжалься, сжалься надо мной, дорогой Господь! Ты, кто исцелял прокаженных и не презирал Магдалину, пожалей меня, грешную, нечистую!
Жгучие мученические слезы падали между пальцами ее длинных, почти прозрачных рук, закрывавших глаза. Затем она объявила, похоже, набравшись храбрости для полного отречения:
– Я готова. Делайте то, что должны. Если это будет нож и кол, ударьте быстро. Я не буду кричать, если это поможет.
В течение долгого времени он смотрел ей в лицо, как, возможно, смотрел бы в гроб дорогого друга.
–
Мы изумленно воззрились на него, когда он расстегнул пижамную куртку молодого человека и внимательно выслушал его грудь, произвел перкуссию, сосчитал пульс, медленно-медленно поднимая его руку.
– Гм, – заметил он в конце обследования, – вы в плохом состоянии, друг мой. С медикаментами и более тщательным уходом, чем обычно у врача, мы можем сохранить вас в живых еще месяц. Опять же, вы можете умереть в любой момент. Но за всю свою жизнь я никогда не произносил пациенту смертный приговор с бо́льшим счастьем.
Двое из нас смотрели на него в немом удивлении; только девушка все поняла.
– Вы имеете в виду, – прокричала она, смеясь, и свет, какого никогда не было на земле или в море, струился в ее глазах, – вы имеете в виду, что я могу быть с ним до…
Де Гранден с улыбкой посмотрел на нее и, подавив ликующий смешок, ответил:
– Именно так, совершенно верно, мадемуазель.
Повернувшись, он обратился к Рочестеру.
– Вы и мадемуазель Элис должны любить друг друга так, как вам нравится, пока ваша жизнь держится. И потом, – он протянул руку, чтобы схватить пальцы девушки, – потом я сделаю для вас обоих необходимое. Ха,
Девушка наклонилась вперед, взяла его руку и поцеловала.
– О, вы так добры… так добры! – рыдала она. – Ни один другой человек во всем мире, зная то, что вы знаете, не сделал бы то, что сделали вы!
–
Рука об руку, любовники вышли за нами в зал, но когда мы остановились на пороге…
«Тра-та-та!» – что-то ударило в затуманенное окно, и, когда я бежал к нему, почувствовал, как у меня перехватило дыхание. За окном показалось едва различимое в тумане человеческое тело. Присмотревшись, я увидел, что это был тот брутальный мужчина, которого мы видели в кафе накануне вечером. Но теперь его уродливое, злобное лицо было похоже на дьявола, а не только на злодея.
–
Отворив раму, он сардонически посмотрел на привидение.
– Что вы хотите сказать,
Тварь снаружи уставилась на нас, очень яростно выплевывая слова:
– Она моя! Я сделал ее такой, какая она есть, и она принадлежит мне. Я возьму ее, и этого бледнолицего, которого она держит за руки. Все, все вы – мои! Я буду королем, я буду императором мертвых! Не ты, и никто из смертных не сможет меня остановить!.. Я всемогущий, верховный, я…
– Вы – самый великий лжец из горящего ада, – холодно прервал его де Гранден. – Что касается вашей силы и ваших притязаний, мсье Обезьянья-Морда, завтра у вас ничего не будет, даже такой малости, как небольшой участок земли под могилу. Между тем, бойтесь вот этого, дьявольское отродье, бойтесь!