Ужас победы

К счастью, никто из членов ЦК навстречу нам не попался, а то пришлось бы бухаться на колени!

Зато вдруг выскочил, весь красный, как клюквинка, лысый маленький человечек в шароварах и тапочках – гораздо более известный, чем любой член ЦК, – знаменитый актер-режиссер Марат

Зыков. Этот-то везде!.. Но действительно – гений! Мы с восхищением глядели, как он сбегает с горы, быстро переставляя крохотные тапки. МБЧ – маленький большой человек – так звали его в кругах интеллигенции и, может быть, еще где-то.

– Не курить! – пробегая, вдруг рявкнул он мощным басом, и мы с

Киром, восхищенно откинув челюсти, выронили папироски.

– За водкой помчался! – Глядя ему вслед, Кир усмехнулся. Он все, похоже, тут знал.

Меня появление МБЧ тоже взбодрило – все-таки “наш человек”, хотя признает ли он нас за “своих” – довольно спорно!

Мы поднялись наконец на плоскую проплешину горы, к затейливому дому, окруженному террасой с витыми колоннами. Тут, видимо, само

Политбюро и отдыхает? Куда идем?

Кир тем не менее уверенно поднялся, открыл высокую витражную дверь: светлый деревянный кабинет, уставленный стеклянными медицинскими шкафчиками, за столом сидела Соня в белом халате и писала. Нас она приветствовала, лишь подняв бровь. Волевая девушка!

– Ну что? – проговорила наконец она, бросив ручку.

– Я – глас вопиющего в пустыне, – улыбнулся Кир.

– А-а… Я поняла – бесполезно все это, – подумав, сказала Соня.

– О какой “пользе” ты говоришь? – саркастически усмехнулся он. -

Я предлагаю тебе Вечную благодать, а не “пользу”!

– С этим… говорил? – хмуро осведомилась Соня.

– Как-то ты слишком утилитарно… принимаешь веру!

– А кто тебе сказал, что принимаю?

Я тоже не понимал Кира: зачем вербовать верующих в санатории

Политбюро? У них своя вера! Лишь потом, узнав Кира поближе, понял, что главное для него – быть на виду.

Дверь открылась, и в кабинет ввалился сам Плюньков – лицо его было слишком знакомо по многочисленным плакатам. Сейчас он дышал прерывисто, по квадратной его плакатной ряхе струился пот, челка растрепалась и прилипла ко лбу.

– Ну как… Софья Михайловна? – пытаясь унять дыханье, выговорил он. – Теперь вы верите… в мое исправленье? – Он робко улыбнулся.

– Будущее покажет! У вас десятидневный курс! Идите, – жестко произнесла Соня.

Вот это да! Послушно кивая, Плюньков вышел.

– В общем, не созрела! – почти так же жестко, как Плюнькову, сказала Соня. – Созрею – позову!

– Я не какой-то там… член ЦК… чтоб ты мной помыкала! – Губы Кира дрожали.

– Ты соображай… все-таки! – гневно произнесла она, многозначительно кивнув куда-то вбок, где, видимо, отдыхали небожители от изнурительных тренировок.

– Я здесь вообще больше ни слова не скажу! – Кир гневно направился к двери. Я за ним. Мы почти бежали вниз по тропинке.

– Ты… крестить ее хочешь? – наконец решился спросить я.

– Это наше с ней дело! – проговорил Кир обиженно.

“Пришел к своим, и свои Его не приняли”… Я тоже Книгу читал!

– Может, она начальства боится? – Я попытался ее оправдать. Но

Кир, как понял я, больше обижен был на свое “начальство”.

– Если бы Христос ждал… разрешения местного начальства… мы до сих пор жили бы во тьме! – произнес Кир, и мы вышли за калитку.

Да-а-а… Высокие его порывы явно не находят пока поддержки – даже среди близких.

– А я… в этом качестве… не устрою тебя? – вдруг спросил я неожиданно для себя.

Кир остановился.

…Теперь уже просто так мне не выбраться отсюда! Умею влипнуть!

Однажды на Финляндском вокзале какой-то человек дал мне ведро в руки и просто сказал: “Держи!” И я держал, пока он не вернулся, и даже не сказал “спасибо” – а я из-за него опоздал на электричку.

“Нет добросовестнее этого Попова!” – говорила наша классная воспитательница с явным сочувствием, и от слов ее – начиная с первого класса – веяло ужасом. Подтвердилось!

Проснулся я в комнате Кира. Судя по наклонному лучу солнца, было утро. Как раз в этом пыльном луче, по словам Кира, он видел

Знамение. А я отвечай! Я с отчаянием глядел на луч. Мне-то он явно “не светит”! Я не готов. Я спал в брюках, на полу, на тонком матрасе. В бок мне вдавливалось твердое: финка! Этой весной мы ехали из Мурманска, где с представителями нашего КБ плавали, размагничивая подводные лодки, – такая суровая профессия мне досталась от института. На обратном пути на станции Апатиты в вагон сели вышедшие уголовники и стали довольно настойчиво втюхивать нам свою продукцию – выточенные в лагере финки с прозрачными наборными рукоятками. Да, тут они были мастера – нож, как говорится, просился в руку. С той поры я с финкой не расставался. Ради чего? С этим ножом, как и с подводными лодками, впрочем, мне страстно хотелось разлучиться – и как раз с этим отпуском я связывал смутные надежды. Сбылось? Я смотрел на луч. И вдруг по нему прошла волна – золотые пылинки полетели вбок воронкой, словно от чьего-то выдоха! Я застыл.

Стало абсолютно тихо. Потом в голове моей появились слова: “На пороге нашего дома лежат дым и корова”. Что это? Я оцепенел.