Уже и больные замуж повыходили

– Да че ж... Женька поднялся в пять утра, завел «ЗИЛ» и уехал – у него наряд возить зеленку на ферму. Поле за Ельниками косят... Я, пока скотине подавал, гляжу – и Наташка встала. Говорю: Наташк, ты че будешь делать? «Борщ варить». Ну ладно. Картошки начистила, капусты кочан свернула с грядки, чугун взяла; я спрашиваю: тебе развесть огонь во времянке? «Не, я сама». Гляжу – развела. Вроде все собрала, засыпала как надо; я поливал; насос не заладил, разбирал да собирал. Времени порядочно прошло.

– Наташ, – говорю, – борщ готов?

– Не, не готов.

Опять я скотину обошел, у свиней почистил, уже припекало хорошо, уморился.

– Наташ, – говорю, – борщ готов?

– Не, – отвечает, – не готов.

Я прямо аж к чугуну подошел:

– Че ж оно такое? Он у тебя кипит?

– Кипит.

– Так, может, он готов?

– Нате, – говорит, – попробуйте, сами увидите, что сырой.

Я хлебнул – и правда: что-то не то. Так и ушел, она не сварила.

– Ты че ж, Петь, нынче и не ел? – ужасается одна из баб, Хомчиха.

– Не-а, – виновато-обиженно говорит Парфен.

Народ кто смеется, кто успокаивает:

– Подожди, научится.

– Молодая еще.

– К Женькиному приходу настряпает.

А Семен с луга советует:

– Сел бы, наелся сала с яйцами, и все дела.

Парфен оправдывается:

– Неудобно как-то отдельно. Баба в доме, семья.

– Семья, – поддевает Ванька-Скалозуб, – а папой она тебя называет?

Парфен смиренно признается:

– Никак пока не величает. А Женьку зато, – он подделывается под Наташкин ласковый голосок, – Женюся, Женечка; будто он пупсик какой. А сама, – и тут невольно выдает главную свою обиду, – дружила с другими, на моей же лавочке еще весной любовь крутила, а Женька явился с армии – прыг ему на шею...

– ...И в дамки, – поддерживает его Степа Зотов.

– Ничего, – успокаивает Парфена Андреевна, с которой он когда-то, в молодости, лет сорок назад, гулял, – главное, чтобы они друг друга любили, и нам с ними тепле' будет.

Неожиданно подает голос древняя старуха Марычева, про которую все думали, что она дремлет.– Пусть молодежь живеть, – скрипит Марычева, – у них свои понятия.

Тут уже ничего не прибавишь. А машины с хлебом все нет и нет.

...Дунина задумалась в пустом магазине. Сначала она смотрела сквозь мутное стекло на собравшихся вокруг Парфена стариков, пыталась прислушаться. Но звуки сюда, в скучную сумеречную прохладу, не долетали. Тогда Дунина загрустила. Она была некрасива, неловка, и никому, кроме очень пьяных мужиков, не нравилась; никто не пытался с ней шутить, заигрывать. Раньше она была молодой, ходила на танцы, на что-то надеялась; и в клубе, когда Женьку Парфенова провожали в армию, он, хмельной, с ней танцевал – девушки у него еще не было, а она решила его дождаться. И ей нетрудно было его ждать, мечтать о нем, быть ему верной. А он вернулся и даже о ней не вспомнил...

Тише, Миша!

Вот мы говорим: «Чечня! Чечня!» А дома – не Чечня?! Это ж поглядеть, как они тут живут – у каждого по три жены. И все тихо-смирно, никакого шума. Так, баба какая восстанет и все.

Взять Кашина, Мишку. На ком он только не женился и к кому он только не приставал! К некоторым – по два раза. То есть уже второй круг стал давать. А ничего в нем выдающегося, если присмотреться, нету. Щупленький, на личико унылый. Пьет сильно. Правда, разговорчивый и ворует здорово.А воруют они тут все – беспощадно. Кольку Крылова выгнали с нефтебазы, он устроился к хозяину на бензовоз. Бензин воровал, продавал, и на это пили. Лягут в топольках – он, Ванька Разумный, Телкин – и пошло дело. Люди огороды сажают, а они по кустам прячутся. Теперь че-то Кольки не видать – небось, хозяин выгнал. Оно ж надоедает, это воровство.

Да, а Мишка-тракторист кинет в кузов мешок зеленки, или муки, или семечек, или доску какую – все, что под руку попадется, – и к двору. Уже, конечно, в колхозе, хоть в АО, так не украдешь как раньше, но все-таки. И этот мешок или доску Мишка или пропьет, или подъедет с ними к свободной бабе. И любая примет, потому что у всех хозяйство, а чем кормить?! А тут мужик с трактором, добытчик.

Вот так Мишка кувыркался, кувыркался, а потом задержался на одном месте аж на год с лишним. Вроде, говорят, познакомился он с Надей на базаре или в магазине «Универсаме», лапши на уши навешал до плеч, так и поженились законно. А че, девка молодая, какие у ней мысли? Хоть умные люди и говорили ей: «Не ходи! Не ходи!» А она в одну душу: «Я Мишу люблю». Как будто другие, те, что советовали, никогда не любили. К любови голову бы надо прилагать, а не только другие части тела...

Жалко ее, конечно, Надю-то. Девка неплохая и рабочая. И на вид ничего, светленькая. А может, оно и лучше, что она замуж вышла, то хоть дите у нее есть; а то б впала в бесстыдство, вон, в районе ходят по рынку, завлекают торгашей, сиськи вывалили. Хотя теперь и детная баба до такого может дойти. При нашей жизни – запросто.