Уже и больные замуж повыходили

Но ненависть моя — как облачко — появилась и пропала. А Дагомыс затянуло тучами, шли дожди. От скуки я часто ходила на переговорный пункт — звонила Игорьку, штангисту. Здесь я и встретилась с Юрой. Телефонные кабинки у нас были расположены напротив друг друга. Юра кричал жене, что доехал и заселился нормально, я орала Вовке, что у меня все отлично и что я очень по нему скучаю. Мы одновременно закончили разговор, вместе, светски беседуя, двинулись по каменистой дорожке к пансионату. С самого первого взгляда, с самых первых, внешне дежурных, фраз: — «Не повезло с погодой…» — «Да, сезон на сезон не приходится…» — меня охватило волнующее, сладкое предчувствие греха, азарта; на море собирался шторм, небо ходило волнами, и мне казалось, что настоящая, трагическая любовь моей жизни настала. Я мнила себя «дамой с собачкой», не хватало только длинного платья и шляпки. Мы поднимались вверх, к белым жилым корпусам, а я тайно радовалась своему падению, потому что безошибочно знала — мы скоро будем вместе, будем любить друг друга развратно, свободно и открыто. Я чувствовала себя непобедимой, единственной женщиной и в то же время испытывала жуткую, подчиненную тягу к его телу, к холеным рукам, к волевому, намеренно небритому подбородку. Мы шли все медленнее, мне было жарко, но я точно знала, что была возбуждающе бледна и что партнера моего нужно немного придержать на поводке, чтобы он был злее, жестче и надежнее. Но он, как выяснилось, тоже был не промах…

И началась наша курортная эпопея. Как, каким словом назвать мое тогдашнее состояние? Любовь? Страсть? Безумие? Мы не могли разлучиться ни на минуту, он провожал меня даже до пляжного туалета, каждое мгновение одиночества казалось нам преступным. Погода, наконец, установилась, мы днями целовались у моря, у меня распухли и ныли губы, он позвонил жене, чтобы не приезжала — дожди. Мне нравилась его кожа, его тонкий нос с чуть заметной горбинкой, нравилась его бодрость и его усталость, и даже его хвастливые рассказы об экзотических странах (он работал океанологом) мне были приятны, будто я их рассказывала сама. Мы понимали друг друга с полуслова, полужеста, полувзгляда, мы так спешили наслаждаться, что я опоздала на самолет и еще дней пять прожила зайцем в его комнате; он заплатил огромную взятку, чтобы я летела с ним, а в аэропорту, как само собой разумеющееся, я отдала ему ключи от моей квартиры.

Помню, как возвратилась домой. Было воскресенье, няня гремела посудой на кухне, Игорек с Вовкой играли в кубики. Они строили на ковре высотную башню, которая у них неизменно разваливалась. Я вошла тихо, виновато, долго на них смотрела. Мускулистый доверчивый Геракл и белобрысый мальчик в красной футболке. Тут был совсем другой мир — спокойный, справедливый, устоявшийся. «Привет!» — как можно веселее обратила я на себя внимание.

Вечером, когда Игорек заснул, штангист собрал свои вещи в спортивную сумку с надписью «Сборная Москвы», захватил тридцатидвухкилограммовую гирю и ушел. Больше я его никогда не видела.

А Юрий Гурский, великая любовь моей жизни, совершал подвиги антигероя. Как-то в два часа ночи раздался телефонный звонок. Я подняла трубку, и та заговорила печальным, утробным Юриным голосом.

— Что с тобой? — ужаснулась я.

— Я звоню тебе из-под одеяла, пока моя жена вышла в ванную, — докладывал Юра.

Надо было что-то предпринять. Юра сочинил недельную командировку в Подмосковье и вместе с комнатной собачонкой Кариной въехал ко мне.

Игорька пришлось срочно пристраивать по подругам. У Юры не было детей, и слюнявую, косолапую Карину он лелеял и боготворил. Мне были выставлены жесткие, диктаторские условия: а) приходить домой не позже восьми вечера (это при моей-то профессии!); б) всегда иметь в холодильнике молоко; в) кормить Карину парным мясом и творожком с рынка.

Если не принимать во внимание мою тщательно скрываемую ненависть к мерзкой Карине, то неделя у нас прошла как продолжение Дагомыса. Я успела почувствовать себя женой и хозяйкой, я гордилась своим любимым: его интеллектом, раскованностью, его обаянием, ироничностью и даже его эгоизмом. Меня умиляло в нем все, и я уже не представляла нашей жизни порознь.

И тогда Юра решил ввести меня в семью. Он разработал операцию внедрения. У Юры был верный друг Петя — очень страшненький, рыжий, конопатый, с непропорционально большой головой. Бедняга был холост. И вот Юра пригласил его в гости с девушкой, то есть со мной. Мы с Петей должны были изображать из себя любящую пару и войти в доверие к Юриной жене, чтобы потом вчетвером куда-то ездить, вместе встречать праздники и прочее. Перспективы грезились заманчивые, и я, скрепя сердце, согласилась.