Уже мертва

Самое печальное зрелище являли собой женщины, занимавшие в торговле телом пограничные позиции, то есть те из них, кто только-только начинал или уже заканчивал свою карьеру. Первые были до боли юными, еще не окончательно оформившимися – некоторые пришли сюда поразвлечься и между делом заработать, некоторые сбегали в эти притоны от домашнего ада. Истории их походили одна на другую: они стекались сюда якобы ненадолго, лишь для того, чтобы сколотить первоначальный капитал, а потом уйти и начать правильную жизнь. Авантюристки и беглянки, эти девочки съезжались сюда на автобусах из Сен-Терезы и Валь д'Ор. Их волосы блестели, а лица были свежими, они свято верили, что сумеют сделать свое будущее светлым и достойным. Марихуана и кокаин еще казались им шуткой. Им и в голову пока не приходило, что это их первые шаги на пути в пропасть, что, познав все "прелести" этого мира, они рухнут вниз и уже никогда не выкарабкаются.

Вторая группа жалких женщин представляла собой тех, кто каким-то образом умудрился дожить до начала старения. Вылезли из этой ямы лишь самые изворотливые и выносливые, хилые и больные поумирали. Те же, кого природа наделила крепким телом, но слабым духом, остались. Они безропотно ждали финала – смерти на улице, ведь другая жизнь им была неведома. Некоторые до сих пор приходили сюда из-за чрезмерной любви к какому-нибудь мужчине или страха перед ним – чтобы подзаработать и купить ему травы. Или просто потому, что хотели есть и спать под крышей.

Я обращалась только к женщинам, в основном к молодым или начинавшим стареть. К пожилым, закаленным улицей, не подходила. Я надеялась, что слишком юные и наивные или растерянные и отчаявшиеся в своем увядании женщины более открыты и добры. Я ошиблась. Одна за другой они отворачивались от меня, и мои вопросы растворялись в наполненном дымом воздухе. Продолжать не имело смысла.

В три пятнадцать, когда перед глазами у меня заплавали темные пятна, волосы и одежда провоняли табаком и марихуаной, сандалии промокли от расплесканного пива, я влила в себя невероятное количество спрайта и сдалась.

19

Воздух был пропитан запахом росы. Над рекой стоял туман, а уличные фонари усеивали блестящие мелкие капли. Ощущать прохладу и влагу на коже было приятно. Наверное, на протяжении последних нескольких часов я пребывала в слишком сильном напряжении – между лопатками и шеей ощущалась боль, грозившая вот-вот стрелой пронзить все тело. Напряжение это лишь частично было вызвано поисками Гэбби. К проституткам я подошла, предварительно сумев себя успокоить, так что их отказ восприняла вполне нормально, с подкатывавшими ко мне полицейскими объяснялась вообще машинально.

Что действительно серьезно меня вымотало, так это внутренняя борьба. Вот уже несколько часов подряд я пыталась отогнать от себя навязчиво стоявший у меня перед глазами образ давнего любовника. Любовника, освободиться от которого мне вообще, по-видимому, не суждено. Целый вечер я смотрела в лицо искушению, глядя на каштановое свечение шотландского виски со льдом, на янтарные струи пива вливавшегося из бутылок во рты. Я вдыхала аромат своего милого, видела его свет в глазах окружавших меня людей. Когда-то я любила этот свет. Черт побери, я до сих пор его любила. Но знала, что это очарование разрушительно. Поэтому и ушла от соблазна. Двенадцатью медленными шагами. Я держалась от любви подальше. Будучи любовниками, мы так и не смогли стать друзьями. Сегодня вечером судьба чуть опять не бросила нас друг к другу в объятия.

Я сделала глубокий вдох. В воздухе пахло смесью моторного масла, мокрого бетона и дрожжами с пивоваренного завода Молсона. Сен-Катрин была почти пустой. Лишь у витрины одного из магазинов маячили старик в вязаной шапочке и тунике и замызганная дворняжка, да в дальнем конце улицы какой-то человек рылся в урне. Быть может, эти люди дежурили на Мейне в третью смену.

Удрученная и обессилевшая, я направилась к Сен-Лорану. Я сделала все, что смогла. Если люди, с которыми я разговаривала, даже и знали, где Гэбби, они все равно ничего не сказали бы мне. Этот мир для меня закрыт, как мир Лиги юниоров.

Проходя мимо вьетнамского ресторанчика, я практически отсутствующим взглядом заглянула в мутное окно, над которым висела вывеска, обещавшая, что в этом заведении всю ночь кормят блюдами вьетнамской кухни. Я остановилась. За дальним столиком внутри сидела женщина, которая работала рядом с Пуаретт. Ее волосы все еще сохраняли форму пагоды. В течение нескольких мгновений я наблюдала за ней.

Она макнула яичную булочку в какой-то соус вишневого цвета, поднесла ее к губам, слизнула соус, рассмотрела то место, где он только что находился, и, впившись в булку передними зубами, откусила кусочек. Потом вновь неторопливо макнула ее в соус.

И долго она будет расправляться со своей едой? – подумала я, раскрывая дверь и входя вовнутрь.

– Привет.

Услышав мой голос, женщина испуганно дернула рукой и в недоумении уставилась на меня. Но, узнав, заметно успокоилась.

– Привет, дорогуша. Все еще гуляете?

Она продолжила неспешно есть.