Ужин в центре земли

– Ничего подобного. Наоборот, разжигающая. Это вербовка новых террористов, вот как я, на хер, думаю.

– Так значит, ты виноват, что они засылают к нам террористов?

Она очень это любит, его мама: доставать его своими отрывистыми, цепкими, типа мотивирующими высказываниями и непрошеными житейскими советами. Чем-то напоминает уничтожение домов, думает сын: оказывает действие, противоположное желаемому.

В этом их старом-престаром споре о пользе или вреде тех или иных из многих кампаний Генерала они оба всегда старались не углубляться в прошлое дальше беспорядков не столь давних, не касаться Ливана, Тира – той войны, откуда не вернулся его отец, которого он не помнил.

Охранник закрывает глаза и затягивается. Ему нужно небольшое самолечение перед новой схваткой.

Он считает про себя, а затем делает долгий дымный выдох туда, через улицу, в сторону Кнессета. Смаргивает глазную сухость и поворачивается к матери – она теперь прислонилась к перилам балкона, панорама у нее за спиной.

– Я думаю, это Генерал виноват, – говорит он. – В крушении надежд. Во всей этой дерьмовой второй интифаде и в той херне, что была потом. И не забудем про ту грандиозную херню, что нас еще ждет.

– Ты возлагаешь на Генерала вину и за прошлое, и за будущее? Считаешь его таким всесильным? Выходит, ты уважаешь его больше, чем я думала.

– Когда торпедируешь мир, это влияет на все.

– Нарушенный мир – это тоже, по-твоему, он? Генерал, который всех своих возлюбленных поселенцев эвакуировал из Газы, как раньше из Ямита?[6] Подумай: он, отец этих поселений, один сделал реальные шаги к их ликвидации. И он, по-твоему, враг прогресса?

– Когда он решил, что с палестинцами нужен другой разговор, он повел тысячу человек на Харам аль-Шариф[7], чтобы дать им понять, кто главный. Вторая интифада – это их ответ, это они начали с ним другой разговор.

– Опять про эту тысячу, опять про это дурацкое восхождение на гору?

– Это был символ. Символы имеют значение. Они конкретизируют время, эпоху, – говорит охранник. – Конкретизируют абстракции.

– Конкретизируют абстракции? От кого я это слышу? – Мать ушам своим не верит. – Надо же, в какого умника превратился. Нет. – Она отмахивается от его слов, как будто они еще висят над ним вместе с дымом. – Это все оттого, что ты целыми днями нянчишься с этим мозгом в клетке. То, что ты сейчас сказал, от него идет. Я точно знаю.

Охранник в возмущении встает и хватается за перила.

– Лучше с мозгом нянчиться, чем с телом без мозга.

Мать берется за балюстраду рядом с ним.

– Нет, сынок, – говорит она. – Не с телом. Я нянчусь с таким могущественным мертвецом, что он продолжает жить. А ты – с живым человеком, который уже умер. Который заслужил эту темную яму, трус несчастный.

– Я согласен, что он идиот, но по-своему он храбрый. Он всем рискнул ради того, во что верит, и проиграл.

– Во что же такое он верит?

Охранник в замешательстве смотрит на мать.

– Он не говорит.

Рути нежно, любяще похлопывает сына по бледной-бледной руке.

– Мне не нравится, что ты понятия не имеешь о том, что в мире делается, а мнишь о себе много. И не ты один, все ваше поколение израильских мужчин: думаете, что все знаете, а на самом деле представления ни о чем не имеете. Вот что твою маму беспокоит.

Рути отходит от него к пластиковым ящикам для растений, которые висят на перилах. Один из них совсем не виден под гигантски разросшимся цветущим базиликом. Рути отщипывает верхушки, обрывает засохшие листья. Говорит, не оборачиваясь:

– Если ты думаешь, что палестинцам нужен был Генерал, чтобы начать интифаду, то ты хуже чем невежда, тебе, сынок, левизна затуманила мозги.

Охранник смеется в голос:

– Левизна? Мама, я охранник в секретной тюрьме, я служил в бригаде «Голани», я болею за «Бейтар»[8]. Я слушаю Тень[9] на своем айфоне и всегда голосую за «Ликуд».

– И что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что правые так поправели, что с твоей точки я кажусь левым.

Рути фыркает:

– Знаешь что? Не называй в моем доме Храмовую гору «Харам аль-Шариф». У нее другое название, еврейское. – Рути разжимает руку, в которой держит пожелтевшие листья, и они падают с балкона на пустой, усеянный мусором клочок земли внизу. – И знай, что вторая интифада была неизбежна. Не веришь мне – спроси любого араба. Они искали повода, и Генерал дал его им. Они могли сидеть тихо. Они могли сохранить свое казино и свой аэропорт[10]. Они могли устроить себе столицу здесь, в Абу-Дисе[11]. Они могли иметь почти все, чего хотели. И все выбросили на свалку.

– Иногда почти все – это мало.

– Справедливо. Но не забывай: твоя мама встречала родителей наших убитых школьников, когда Генерал принимал их у себя. Твоя мама посещала сидящих шиву родителей солдат, чьи трупы таскали по улицам. Эти протесты стоили многих жизней, и твоя мама многих скорбящих родственников вводила в кабинет Генерала, чтобы он сказал им, что их дети погибли не напрасно.