Читаем Узют-каны полностью

Узют-каны

Мальчишка делает ещё шаг, в его глазах ненависть, в руке окровавленный нож, за спиной мёртвая девочка и притихший зэка. Газон вынимает из-за пояса руку, в которой – нет, в такой лапище невозможно рассмотреть… Грохот разрывает перепонки, с криками взлетают птицы. Пацан споткнулся. Ещё один выстрел вывел Петра из гадкого ощущения нереальности. Тишина. «Чёрт! Почему этот-то не орёт насчёт своего хозяйства?» – Пахан не заметил, как уже склонился над Прыщом. Выпученные глаза, раскрытый рот, руки больше не хватаются за рану, хотя кровь хлещет по-прежнему. Пальцы не нащупывают на шее бьющуюся жилку. О, срань господня!

Газон, всё ещё с пистолетом в руке, Сыч и Карась склонились над мальчишкой, тот тоже умер, прострелены горло и живот. Три жмурика… Пахан оглядел место побоища: распростёртая, мёртвая – совсем ещё девочка, Прыщ со спущенными, залитыми кровью штанами, пацан – и после смерти сжимающий нож в распухшей руке… «Ича» – крикнул он? Что это значит? Боевой клич? Имя? Имя… девочки?

Накопившаяся злость перешла в остервенение. Пахан подскочил к одноглазому, за ствол вырвал пистолет и нанёс пару ударов рукояткой по исчирканному шрамами лицу. Газон схватился за голову, отступил, в единственном глазу промелькнул испуг, сменился непониманием, а потом вспыхнул ненавистью.

– Это тебе за скрысенный хлеб! – проревел Пётр, размахнулся и ударил ещё, на этот раз попал в ухо. – Это тебе за «шкура дороже»!

– Пахан! – робко окликнул Ферапонт.

Сыч схватил за руку. Вырвав её и уронив пистолет, Пахан выставил вперёд два согнутых пальца, неожиданно они разогнулись, воткнувшись в больной, покрытый бельмом глаз:

– Это за то, что не упредил насчёт ствола!

Газон завизжал – не закричал, даже не заревел, а именно – завизжал от боли, схватился за глаз и упал на колени. Прицелившись, Пахан пнул его в солнечное сплетение, зная, что пресс Газона рукой не пробить:

– А это – на будущее!

– Пахан, Пахан, прости, падлой буду! – задыхаясь, но не смея согнуться и подставить шею, взмолился двухметровый детина.

– Петро!

Пётр оглянулся – все стояли с одинаковыми лицами, даже Ферапонт – страх от неожиданной экзекуции и недоверие читалось на них.

Тыльной стороной ладони левой руки Пахан провёл по щеке, словно там до сих пор оставалась запекшаяся кровь Витьки Зуба и прохрипел:

– Что, волю почуяли, шакалы?! Забыли, как параша пахнет? Забыли, кто вас вытянул? Кто шкурой рисковал, сволочьё?! Что? Молчать, падлы! Забыли? Я троих на тот свет отправил, а вы придушили хиленького мента, а ствол себе приныкали? Не слышу! Кто – закон?

Недоверие сходило с лиц, уступая место всё большему страху.

– Да. Я Зуба послал. Он мне лучший кореш был! Если бы кто из вас шмякнулся, я и ухом бы не повёл. Вот этими руками, – для убедительности Пахан потряс кулаками, – я Витьке Зубу, корешу своему, шею свернул! И ствол не нужен! Я любому кочан отверну, надо будет. А пацанов стрелять, да на перо сесть каждый может. Что здесь устроили? Беспредел! Обратно захотелось? Под пожизненку? Смотрите – три жмурика у каждого на горбу теперь. Мокрушники, мать вашу…

– Пахан, ты это… – Сыч замялся.

– Как скажешь, так и будет. Можем и Газона замочить, коли надо, – подтвердил Ферапонт.

Газон застонал. Урюк неистово дёргал нижнюю губу, Карась сжался и стал как бы меньше в объёме.

– Короче, фраера, – Пахан поднял пистолет и засунул за пояс, – если погулять хотите поболе, если клюкву и сырые грибы жрать надоело – вести себя, как мыши. Главное – найти жратву и оружие! Деревню им подавай! Нас только там и ждут. Выскочим из леса прямо на мушку. Будем сторожку искать, что Зуб засёк! Осторожность и дисциплина. Понятно?

Тишина.

– Жмурье забросать ветками, сумки тоже. Урюк, шмонаешь пацана.

– Падаль?

– Молчать! – если можно было убивать взглядом, Урюк больше бы не обременял планету своим существованием. – Искать бабки и спички, особенно – спички…

Никто не заметил, что сцену на лесной поляне из кустарника неподалёку в упор рассматривали немигающие, зелёные глаза.