Узкая дорога на дальний север

А вот она же, напротив, скоро станет ничем. Ее лечили – крайними средствами и, как признался ее онколог, по сути, бесполезными. Она работала в двух местах уборщицей, билась, чтобы сводить концы с концами, но теперь, после того как сестра согласилась за ней ухаживать, махнула на работу рукой. Все мечты ее давным-давно истощились.

Сейчас она находила удовольствие в закатах, в друзьях, немногих, зато любимых ею, в прелестях города: тепле раннего утра, запахе асфальта и зданий после дикого ливня, ежедневном летнем карнавале его пляжей, виде на него, который открывался с моста в солнечный день, в незнакомцах, которых порой встречала, в том, чтобы баловать племянниц, в приятном одиночестве с памятью вечером летнего дня. Иногда она чувствовала себя счастливой.

Временами ей вспоминался номер у моря, луна и он, зеленая стрелка часов, плавающая в темноте, и звук разбивающихся волн, а еще чувство, не похожее ни на что из пережитого ею раньше или когда бы то ни было испытанное снова.

С ним она так и не свяжется. У него своя жизнь, у нее – своя: о слиянии и мечтать не приходилось. А того, о чем нельзя мечтать, не достичь никогда.

Через восемнадцать месяцев (на шесть больше, чем ей отпускали) ее похоронят на окраинном кладбище: ничем не примечательное местечко среди акров и акров таких же ничем не примечательных могил. Никто никогда не навестит ее, через некоторое время поблекнут воспоминания даже ее племянниц, а потом и тех не станет. Останется лишь святящаяся в долгой земной ночи жемчужная подвеска, с которой по просьбе Эми ее и похоронили.

11

В тот вечер Дорриго Эванс вылетел в Мельбурн, откуда на следующий день утренним рейсом отправился в Хобарт. Заглушащий все гул двигателей 707-го и навеваемое им удивительное дремотное забытье он воспринял как дарующее отдых заточение. Когда самолет пошел на снижение над Хобартом, то попал в бурные порывы ветра и густой дым от пожаров в буше на юге острова. Самолет бросало и вниз, и вверх и из стороны в сторону, как горошину в кипящей кастрюле. Приземлившись, они сразу попали в удушливый запах пепла и обжигающее дыхание доносимого ветром жара.

Его радушно встретил старина Фредди Сеймур, возглавляющий тасманийское отделение Коллегии хирургов, врач, чей возраст был предметом споров, и который ездил (не без причуды) на старом зеленом «Форде-Меркьюри» 1948 года выпуска, который, как и сам Фредди, держался с безукоризненным изяществом, отвергая любые намеки на возраст. В этот день Коллегия хирургов давала в хобартской гостинице обед в честь Дорриго. После этого Дорриго собирался отправиться в Ферн-Три (селеньице совсем рядом с Хобартом, расположенное в живописном горном лесу), где жила сестра Эллы – и его семья. Из аэропорта он позвонил Элле из телефона-автомата: сестра, взяв ее машину, укатила почти до вечера. В любом случае было слишком жарко, чтобы делать что-то, кроме как сидеть на месте с детьми. Элла уверяла, что в тени обширных зарослей эвкалиптов царит приятная прохлада и что она и представить не может место получше.

Обед оказался более приятным, чем ожидал Дорриго, во всяком случае, это отвлекло его от всего остального, что беззастенчиво лезло в голову. Но как раз, когда они перешли к шерри и сигарам, прошел слух, что пожарная ситуация значительно ухудшилась, что городкам к югу, в том числе и Ферн-Три, грозит огненная буря.

Дорриго Эванс отыскал в гостинице телефон и попытался набрать номер сестры Эллы, но связь пропала, как и, сообщила телефонистка, почти со всеми домами на горе. Дорриго Эванс обратился к Фредди Сеймуру, только-только закурившему сигару, его впалые розовые, как кораллы, щеки колыхались от быстрых движений, с которыми он выдыхал мелкие клубочки дыма, и спросил, не одолжит ли он ему ключи от машины.

– Я вас люблю, Эванс, – произнес старый хирург и выпустил клуб дыма. – Как сына. И, как сын, вы вернете мне машину не такой, какой она была, а я, как подобает отцу, вас прощу.

Ферн-Три был в двадцати минутах езды от города. К тому времени ветер уже дул с яростью, и песок делал жару гнетущей. Усевшись в «Форд-Меркьюри», Дорриго поразился, увидев в зеркальце свое лицо, покрытое разводами сажи, которая, кружась, падала густыми хлопьями, словно черный снег.

«Форд-Меркьюри» катил, как бадья, слабо соотносясь с дорогой, зато его V-образный восьмицилиндровый двигатель обладал обнадеживающей мощью. Гору, обычно величественно представавшую, не было видно, она потерялась в дыму до того густом, что уже через несколько минут видимость упала до нескольких ярдов, и Дорриго включил дальний свет. Время от времени из сумрака выскакивала встречная машина, стремившаяся удрать в город, сидевшие там люди напоминали ему сирийских сельчан, которых он видел однажды, когда те старались удрать от войны. Некоторые машины обгорели, у одной – невероятно – не было ветрового стекла, у другой краска вздулась большими почерневшими пузырями. Миновав дальние предместья Хобарта, Дорриго въехал в густой высокий лес, через который дорога шла теперь глубокой извилистой канавой.