Узкие врата

В центре асфальтового круга, призванного изображать центральую городскую площадь, высилось нечто, напоминающее здоровенный письменный стол. При ближайшем рассмотрении эта гранитная штуковина оказалась постаментом, вот только никакого памятника не было — то ли его не успели поставить, то ли, что казалось более вероятным, снесли.

Походив вокруг постамента, у подножия которого обнаружились останки железной скамейки (здесь, наверное, когда-то фотографировались счастливые молодожены или просто отдыхали восторженные туристы), Алан обнаружил выбитую в камне надпись. Когда-то, похоже, она была позолочена; теперь остались только слегка обколотые щербины в граните. Но при желании прочесть было можно, и Алан прочел вслух, потому что надо же было чем-то себя занять: «ДЭЙМ ФАЙТ МАРИЯ ФИЛИППА ТЕОДОРА, моли Бога о нас».

— Памятник какой-то святой, или, может, героине, — прокомментировал он, оборачиваясь к товарищу. Фил уже расположился на скамейке, сгрузив рядом рюкзак (вещи пришлось взять с собой, из опаски, что подвал могут навестить прежние хозяева).

— Был.

— Что?..

— Был, говорю, памятник. А теперь просто кирпич. Пожалуй, центральнее этого центра не найдешь, а, Эрих?

— Наверное, — Алан рассеянно поковырял пальцем каменные буквы, поднял воротник куртки. Поднималась противная мелкая морось, такая же точно, как вчера ночью. Город Файт не собирался жаловать гостей хорошей погодой.

— Тогда здесь и будем сидеть, — Фил задвинул рюкзаки под лавку, чтобы не мокли. — Место не хуже любого другого. Подождем до вечера, чтобы нам назвали кого следует.

Идея Фила не то что бы блистала интеллектом, но Алану нечего было предолжить ей взамен, и он послушно присел рядом, привалился к камню затылком.

От нечего делать он оглядывался, но город Файт явно не вызывал у него восторга при более детальном осмотре. Дыра дырой, больших улиц, кажется, всего две — и обе встречаются под прямым углом здесь, в центре. Та, что шла вдоль городского парка (красивого, кстати — хотя бы благодаря деревьям: буки и кипарисы, чья темная зелень от влаги только стала более насыщенной) — так вот, самая широкая улица называлась Монкенское шоссе, и по ней довольно часто шмыгали машины, по большей части фургоны и трайлеры. Наверное, транзитом туда, за горы…

Вторая улица, поуже, носила гордое имя — отгадайте, какое? Конечно же, улица Реформации. В каждом уважающем себя городе должна быть улица Реформации, желательно центральная. Куда угодно можно послать письмо с таким адресом — «Реформации, д. 1» — и не ошибетесь… На улице с таким же именем в Магнаборге проживали сейчас Аланские матушка и отчим. Но об отчиме было неприятно думать, и юноша пошел прогуляться по площади, поглазеть на магазины.

Не очень-то веселое дело — сидеть в воскресное утро (да, ведь сегодня же воскресенье, вспомнил Алан с запоздалым удивлением… Впрочем, какая разница, у нас выходных не бывает.) Сидеть в воскресное утро в центре маленького грязноватого городка на лавке, под пустым и унылым постаметном, похожим на большой кирпич, попивать столичное пиво «Феникс» и поплевывать на асфальт. Алан некоторое время развлекался тем, что крошил булку толстоватым местным голубям и смотрел, как птицы Божии дерутся из-за крошек. Был среди них один особенно толстый, коричнево-белый, которого Ал мысленно прозвал «магистром ихнего ордена»: он вел себя очень властно, разгонял остальных вовсе не вежливо и проглатывал огромные куски хлеба, почти не расклевывая.

— Я знаю, как найдет свою смерть магистр голубей, — Алан и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он непобедим, но, кажется, помрет от жадности, попробовав заглотать целую буханку…

Магистр и в самом деле взялся за кусок корки, слишком большой даже для него; некоторое время он безуспешно давился, махая крыльями и болбоча, но наконец превзошел себя — проглотил все-таки добычу, и по толстому зобу его прокатилась тугая волна. Голуби в этом городе были совсем непуганые, топтались у юношей под самыми ногами, один даже клюнул Фила в ботинок, куда упала ценная крошка.

Фил со снисходительным неодобрением взирал на магистровы потуги; потом усмехнулся, тако же отломал от хлеба горбушку.

— Тоже мне, символ Духа Святого! Проглоты несчастные. И дерутся, прямо как горские террористы…

— Наверное, им голодно, — предположил Алан, по привычке вступаясь за обиженных. Фил хмыкнул еще раз, отламывая от горбушки изрядный кус.

— Особенно, как ты его назвал, магистру. Изголодался, бедняжка, исхудал совсем. Не знаю уж, как он летает при таком размере брюха — просто бочка с крылышками!