Узкие врата

— Ладно, — Филу не хотелось спорить. Признаться, было ему так плохо, что делать вообще ничего не хотелось, только лежать и иногда кашлять. Горло его изнутри саднило и раздирало, и говорить было не слишком-то приятно. — Неважно. Дай поспать.

— Ты что, ему правда не веришь? — тихонько спросил Алан, глядя в сторону. Они были одни в просторном полутемном зале, если не считать вокзальной рыжей кошки, гордо умывавшейся лапкою посредине зала, под электронными часами, и старенького бродяжки, спящего на тюках в дальнем углу. Полутемный зал, одна из синеватых ламп дневного света чуть мигала, вторая горела ровно, пальма на подоконнике отбрасывала длинную тень. Сразу видно, что это провинция — в Магнаборге в это время граждане только начинают выходить на прогулку, а этот город, похоже, уже спит. Только окошечко кассы светится, а за ним бедная кассирша, наверное, пьет крепкий кофе.

— Я? Стефану? — переспросил Фил, вместо честного возмущения, которое должен бы вызвать подобный вопрос, испытывая неожиданное замешательство. Ответил бы «нет», да только, похоже, это неправда. Ответил бы «да» — но он никогда не умел верить в некоторые вещи… В такие, как…

Стефан в самом деле умел лечить все болезни, вспомнил Фил запоздало. И ваш бронхит тоже, молодой человек — своим мятным отваром. Они с Аланом жили у бывшего кардинала, а ныне — отлученного священника без права служения — дня три, и сами видели, как к нему приходили люди. Женщина принесла кашляющего младенца; двое парней на притащили на носилках третьего, с прорубленной топором ногой. Явился и достопамятный дядька Николай вместе с сестрой, не менее достопамятной Лилией, и стеснительно рассказал про свою грыжу. На время общения с больными Стефан выставлял Фила с Аланом из дома, чтоб людей не смущали; но ребенок, когда его уносили, больше не кашлял, дядька Николай уходил с восторженно-озадаченным выражением лица, а парень с порубленной ногой обратно уковылял сам, опираясь на палку. Кто бы ни был этот Стефан, но он в самом деле лечил больных.

Он много рассказывал о себе — хотя сам не порывался это делать, но отвечал на любые вопросы. Историю Рика, которую он не знал в подробностях, Стефан выслушал с каменной неподвижностью, оперевшись на руки лбом. Алан плакал, рассказывая о брате; когда он закончил, Стефан поднял лицо от рук — и щеки его тоже были мокры от слез. Он смотрел на колеблющееся пламя в керосиновой лампе расширенными, блестящими от влаги глазами, и лицо его казалось худым-худым… Усталым-усталым.

— А, Галахад, Галахад… Как хорошо, что ты не видишь этого. Что он делает с нашей Церковью, с той, которую ты любил…

— Что, отец Стефан?

— Прости, Алан. Я… просто не сдержался. Продолжай, я слушаю тебя.

Алан еще, помнится, спросил — совсем в Эриховом духе вопрос, ни за чем не нужный — как-то раз, когда уже ложились спать (Фил с Аланом рядышком на полатях, а Стефан на тюфяке на полу, перед тем загасив керосиновую лампу и долго беззвучно молясь в темноте перед слабо мерцающей лампадкой в иконном углу).

— Сэр…

— Не сэр. Стефан. Что, юноша?

— А как вас в детстве звали? Стефи?.. Стеф?..

Почему-то не мог Алан представить Стефана ребенком, мальчиком; неизвестно, зачем ему это было нужно — но вот не мог, и все.

Отлученный священник улыбнулся в темноте — лежащий молча Фил этого не видел, но догадался каким-то шестым чувством. Ответил через несколько секунд, совсем тихо:

— Гай.

Это имя так сильно не походило ни на какое сокращение от Стефана, что Алан даже чуть поперхнулся вопросом. И так его и не задал. Но почему-то в голове у него все стало на свои места.

Стефан сам сказал еще через несколько секунд, объясняя как бы извиняющимся голосом, будто нужно было оправдываться в смене имени, в том, что раньше он был кем-то совсем другим. Просто человеком.

— Я сменил имя при рукоположении. Посмотрел в святцы на свой день рождения — 26 декабря, день святого Стефана Первомученика. Вот и все.

— Вам очень подходит, — неловко, словно искупая некорректный вопрос, шепнул в темноте Алан. Стефан чуть слышно усмехнулся с пола, и голос его — или Филу, усердно притворявшемуся спящим, просто показалось? — погрустнел.

— Хорошо, если так… Хотя пока это еще никак не проявилось. Это, должно быть, будет видно позже.

Фил не понял, что он имел в виду. Но почему-то поверил, и его пробрала легкая дрожь.

Вообще, когда Стефан говорил, Фил ему верил. Все время, даже когда старался не подпадать под действие его странной харизмы и нарочито грубил, обрывал с полуслова. И даже сейчас, после трех с лишним месяцев бесплодных странствий — шутка ли, почти всю страну низачем объехали! — Фил продолжал ему верить. Когда вспоминал его голос и безвозрастное, одновременно молодое и старое лицо — верил, да.