Узкий коридор

Но это не означает, что возвращение в коридор происходит легко или автоматически. Если бы не полное поражение Германии во Второй мировой войне и не последующие попытки американцев и (некоторых) европейских стран построить демократию в Германии, мы не знаем, как бы развивались события (в действительности мы подозреваем, что Германия не была бы такой миролюбивой и уважающей свободу страной, какой она является сегодня). Переход к демократии в Чили тоже отчасти произошел в ответ на международные факторы, убедившие генералов в том, что провести мягкую и контролируемую передачу власти лучше, чем рисковать повышением напряжения. Без внешнего влияния военная диктатура в Чили могла бы продержаться гораздо дольше.

История итальянских коммун говорит нам, что нет ничего автоматического в том, чтобы вернуться в коридор. И конечно же, далеко не радужны перспективы возвращения в коридор для Венесуэлы, где наблюдается не просто конфликт с нулевой суммой, а полный распад институтов. Поэтому примеры Германии и Чили не следует рассматривать как историю о неизбежности прихода к демократии и построения Обузданного Левиафана. Их скорее следует рассматривать как истории успешного, даже в какой-то степени неожиданно благоприятного восстановления равновесия сил между государством и обществом, прежде чем оно было полностью утрачено.

Опасность на горизонте

Народ, который не получает выгоды от экономических перемен и чувствует, что элиты обманывают его, в результате чего теряет веру в институты. Борьба между различными партиями с усиливающейся поляризацией и нулевой суммой. Институты, которым не удается разрешать конфликты и служить в них посредниками. Экономический кризис, еще более дестабилизирующий институты и подрывающий доверие к ним. Сильный лидер, утверждающий, что действует во благо народа и выступает против элит, требует ослабить институциональные ограничения, чтобы он смог лучше служить народу. Звучит знакомо?

Проблема в том, что такое описание можно применить далеко не к одной стране. Это может быть Турция, где сильный лидер Реджеп Тайип Эрдоган выступает против турецкой светской элиты и обращается за поддержкой к консервативному среднему классу и сельским избирателям, понемногу устраняя все институциональные ограничения. Это может быть Венгрия, где Виктор Орбан делает то же самое с дополнительной порцией антииммигрантских риторики и действий (даже если страну все еще сдерживают институты Евросоюза). Это могут быть Филиппины, где такого сильного лидера изображает из себя Родриго Дутерте, который направляет отряды карателей против настоящих и предполагаемых наркоторговцев, а также против потребителей наркотиков, демонизируя своих противников. Это может быть Марин Ле Пен, которая в 2017 году подобралась близко к победе на президентских выборах во Франции, умело сместив акценты в конфликте между левыми и правыми и изобразив его конфликтом между глобалистами и патриотами.

Или это может быть Дональд Трамп.

Но ведь в Соединенных Штатах не может произойти такого, правда? В стране с чудесной конституцией, уравновешивающей власть элиты и не-элит и устанавливающей целые слои ограничений против не в меру амбициозных политиков. С политической системой, служащей образцом разделения ветвей власти. В обществе с традицией политической мобилизации и с прирожденным недоверием к автократам. В стране с почтенной юридической традицией, защищающей демократию и индивидуальную свободу. В государстве с историей успешного разрешения предыдущих кризисов, от преодоления рабовладельческого наследия и засилья баронов-грабителей до устранения широкой дискриминации афроамериканцев. В нации, занимающей надежное место в коридоре, не раз закрепленное эффектом Красной королевы.

Но ведь и про Веймарскую республику тоже говорили, что в ней такое невозможно, не так ли?

Глава 14. Вхождение в коридор

Бремя черного человека

Проснувшись в пятницу утром 20 июня 1913 года, коренной житель Южной Африки обнаружил себя если не рабом, то парией на своей собственной земле.