Узлы

Оба замолчали, будто боясь вспугнуть то, что закипало, рвалось наружу и не находило слов.

Ей вспомнилась тогда их встреча в вагоне. Тот Васиф - напряженный и вспыльчивый, открытый и уязвимый. Тогда по наивной ассоциации, слушая его исповедь, она мысленно сравнивала его с любимым литературным героем Артуром Риваресом. Она дорисовывала облик Васифа, наделяя его романтическими чертами, тем, чем восхищалась в "Оводе", - загадочной печалью, благородством служения великой цели, самоотверженной готовностью пойти на любые испытания. Тогда притворяясь уснувшей, она внутренне трепетала от желания сделать для него что-то, пожертвовать чем-то из своего удобного, привычного быта... Только бы вернуть ему утраченное счастье.

Сейчас ей это казалось наивным. Ничего не надо было придумывать в этом человеке.

Он сидел рядом, полуседой, лицо изборождено морщинами. "Старый" - как сказала однажды сестра. Правда, нет в нем юношеской хрупкости Овода. Даже в те минуты, когда он сдерживает нежность, Пакиза чувствует в нем суровую силу несломленного, упрямого характера.

Он, пожалуй, ближе к старику Сантьяго из повести Хемингуэя. Жизнь того была сплошным единоборством с морем, с нищетой, с собственной слабостью. Удивительный писатель - читаешь о схватке старого человека с рыбой, и вдруг открывается тебе нечто высшее, и ты думаешь уже не о рыбе, а о чистых и могучих ключах душевной силы, о человеческом достоинстве и бесстрашии перед лицом смерти.

Васиф все молчал, и ей стало немного стыдно за оставшуюся с детства страсть расцвечивать жизнь красками с литературной палитры. Как маленькая. А к чему? Вот он сидит рядом, очень земной, с проступившей на подбородке щетинкой, с нефтью, въевшейся под ногти, очень родной, очень ее человек. И чем ближе он ей, тем дальше все герои из мира, выдуманного писателями.

Благородство... Если бы учредили такую государственную медаль "За благородство", будь ее воля, она бы наградила Васифа первым. Но как определить достойных этой награды? Каждому дорог любимый. В нем, в любимом, концентрируется все лучшее, высокое, неповторимо прекрасное. Вот было бы заботы Комитету по делам премий "За благородство".

- Ты чему смеешься? - спросил Васиф.

Она лишь сильней прижалась щекой к его плечу.

Вечерело. По звонко-голубому небу, как заблудившиеся ягнята, бродили пушистые облака. Сталкивались, вытягивались, принимая самые причудливые формы.

- Смотри, - прошептала Пакиза, - это похоже на бегемота... А сейчас будто джейран в прыжке.

- Правда. Ты смотри! Я никогда раньше не замечал. - Он благодарно погладил ее руку. - Действительно джейран! Как тот, что первым встретил меня в степи.

- А знаешь, Васиф, есть у этих животных своя тайна. Какую-то красоту несут они человеку. Увидишь, затоскуешь, и хочется сделать что-то хорошее. Трудно передать словами.

На еще светлом небе проступила луна, блеклая, плоская, будто насквозь, светится.

- Луна... Сколько стихов написано в ее честь поэтами. Удивительно, почему-то к ней тянется и счастливый и несчастливый в любви. Сколько людей пытались разгадать - чем она так волнует влюбленных? Разве только тем, что украшает ночь, как солнце день? И здесь, смотри, она какая-то особая... А в городе... В городе не всегда и заметишь -за домами. Увидишь вдруг, будто кто-то взял и подвесил над крышами фонарь.

- Я вспомнила анекдот, - улыбнулась Пакиза. - Шел по улице пьяный. Вскинул голову, а луна желтая, неправдоподобно большая. Тогда он спросил у прохожего, который едва передвигал ноги, цепляясь за стены: "Скажите, это солнце или луна?" Тот не задумываясь ответил: "Не могу сказать, я не здешний".

Васиф так расхохотался, что из ближайших камышей выпорхнула встревоженная птица. Пакиза еще не видела его таким веселым.

"А-ах! А-ах! Ах!" - донеслось со стороны скал. Переглянулись удивленно.

- Эхо!

- Или голоса птиц, - предположил Васиф. - Говорят, есть птицы, которые хохочут. Например, чайка... И смеются и стонут. А здесь не знаю. Здесь моря нет. Эхо... Это ты своим анекдотом рассмешила даже камни.

Невидимая пичуга вывела тонкую, переливчатую трель.

- Стой! - остановил Васиф поднявшуюся Пакизу. - Послушай.

- А ты любишь петь, Васиф?

- Очень.

- У тебя голос...

- Был. Удалили мне голос после контузии на фронте.

Пакиза изумленно вскинула брови:

- Как удалили?

И снова рассмеялся Васиф от души, как давно уже не смеялся. Пакиза погрозила ему пальцем.

- Я ведь почти поверила. Это только ты умеешь говорить самые невероятные вещи серьезно.